Антология белогвардейских воспоминаний ч.2/2

Авенир Ефимов проделал с ижевцами весь скорбный путь Гражданской войны на Востоке, вплоть до ноября 1922 года, когда с остатками Земской рати перешел границу с Китаем. Так, за тысячи километров от дома, закончилась борьба «рабоче-крестьянской Белой армии». В истории Белого движения были и воронежские рабочие и донбасские шахтеры, но ижевцы и воткинцы феноменальны даже в этой бело-пролетарской среде.

В жизни полковника Ефимова началась эмиграция — Гирин, Шанхай, переезд в Сан-Франциско. После долгой разлуки Авенир воссоединился со своей супругой… в Мексике. «Мексиканская эпопея» белого полковника стала одной из самых трогательных историй американской эмиграции о настоящей любви и преданности. Так встречу родителей вспоминал сын Авенира Алексей:

В конце 1923 года он перебрался в Америку. Оттуда в 1924 году отправил маме в Одессу короткую телеграмму: «Natalie come to Mexico Avenir». Ей удалось с помощью взятки получить документы на выезд заграницу… Маме удалось добраться до Франции, затем на пароходе в Англию и через Атлантический океан — в Мексику. Отец поехал на восточное побережье Мексики и проверял списки всех прибывающих на пароходах из Европы. Наконец, они встретились…

Сразу после переезда в Америку Ефимов начал писать книгу «Ижевцы и воткинцы». В годы Гражданской войны он вел подробный дневник боевых действий — даты, названия населенных пунктов и пр. На основе этих записей, сохранившихся штабных документов и благодаря помощи бывших сослуживцев книга Ефимова постепенно превращалась в подробную историю боевого пути ижевской стрелковой бригады.

Издать свой труд Авенир Геннадьевич не успел — он скончался 25 апреля 1972 года. Книга «Ижевцы и воткинцы. Борьба с большевиками» продолжила наш скорбный список воспоминаний, изданных после смерти авторов. Впервые труд Ефимова увидел свет в 1975 году при помощи председателя объединения ижевцев и воткинцев Блинова и сына полковника Ефимова. В России единственное издание вышло в 2008 году.

Книга «Ижевцы и воткинцы» не похожа на воспоминания в общепринятом смысле слова. Ефимов был от природы скромным человеком, что отразилось и на стиле книге — в ней нет доминирующего «Я». Может показаться, что это отстранённый труд историка, но Ефимов был непосредственным участником большей части описанных событий.

Исповедь приговоренного

А

лександр Петрович Перхуров (1876-1922) родился в сельце Шерепове Корчевского уезда Тверской губернии в семье титулярного советника Петра Александровича. Перхуровы были небогатым, но древним дворянским родом, добросовестно исполнявшим свой «военно-служилый» долг на протяжении сотен лет. У Александра имелось два младших брата — Борис (1881 г. р.) и Сергей (1890 г. р.). Все трое окончили кадетские корпуса и военные училища, стали офицерами. Все трое воевали в Великую войну, а в годы Гражданской войны выступили на стороне белых. Один из братьев погиб в бою, другой был расстрелян, а третий пропал без вести.

Военное образование Александра Перхурова состояло из 2-го Московского кадетского корпуса, Александровского военного училища и Академии Генерального штаба. Службу в армии он начал в 39-й артиллерийской бригаде, участвовал в русско-японской войне в чине штабс-капитана (14-й Сибирский корпус, 1-я артиллерийская дивизия). В 1907 году был произведен в капитаны.

Первую мировую Перхуров встретил, несмотря на курс Генштаба, «в поле», в должности командира 5-й батареи 16-й Сибирской стрелковой бригады. За боевые отличия 31 января 1915 года произведен в подполковники, а 28 января 1916 года в полковники (после награждения орденом Св. Георгия). Перхурова назначили командиром 3-го стрелкового артиллерийского дивизиона на румынском фронте, с 20 февраля 1917 года являлся командиром 186-го Сибирского отдельного стрелкового лёгкого артиллерийского дивизиона Северного фронта. Зимой 1917-1918 должен был принять участие в работе военных курсов в Вендене (затем в Юрьеве). В декабре 1917 года демобилизован как солдат, «достигший 40-летнего возраста».

Зимой 1917 года Перхуров расстался с семьей, судьба которой осталась неизвестной (Жена Евгения Владимировна, дочь Тамара 19-ти лет и шестилетний сын Георгий).

Перхуров не принял переворота, себя аккуратно называл «конституционным монархистом» и после прихода к власти большевиков поехал в Добровольческую армию. Он стал одним из первых офицеров, приехавших на Дон. Не исключено, что Корнилов лично знал полковника — такой вывод мы можем сделать из сохранившихся свидетельств. В начале 1918 года командующий Добровольческой армией командировал Перхурова в Москву в качестве своего официального представителя. Войскам требовались средства на ведение борьбы, которые могли предоставить только торгово-промышленные круги Москвы. В задачу Перхурова входила координация со «спонсорами», а также организация вербовочного центра и переправка офицеров из Первопрестольной в Добровольческую армию. Но судьба превратила Перхурова из эмиссара Корнилова в товарища и «коллегу» экс-террориста Савинкова, ведущего в это время в Москве подпольную деятельность. Александр Перхуров стал одной из центральных фигур «Союза Защиты Родины и Свободы».

Дальнейшая история широко известна благодаря руинам Ярославля: мятеж, ожидание помощи союзников, окружение. Перхурову удалось с небольшим отрядом вырваться из обреченного города (этот факт некоторые исследователи ставят в вину полковнику). Он пробился к Казани и вступил в Народную армию. Воевал на Восточном фронте, дослужился до генеральского звания. Зимой 1920 года при отступлении за Байкал был пленен вместе со своей частью. Содержался в лагерях для военнопленных, но был освобожден и полгода прослужил в большевистском штабе как «военспец». Весной 1921 года Перхурова арестовали и судили за организацию Ярославского восстания. Летом 1922 года в Волковском театре города Ярославля был организован открытый судебный процесс, по результатам которого Перхурова приговорили к высшей мере наказания:

Военная коллегия Верховного трибунала ВЦИК приговорила Перхурова Александра Петровича, 46-ти лет, бывшего генерал-майора, окончившего академию Генерального штаба, потомственного дворянина Тверской губернии, на основании части 1 58-й, 59-й и 60 статей уголовного кодекса, подвергнуть высшей мере наказания — расстрелять.

Ярославский мятеж стал очень болезненным для большевиков эпизодом. Во-первых, в нем участвовала масса горожан, включая рабочих; во-вторых, восставших поддержали городские ячейки эсеров и меньшевиков. То есть мятеж, поднятый небольшой группой офицеров, перерос в восстание. Совсем немного решительности не хватило крестьянам окрестных уездов (точнее, волнения вспыхнули, но слишком поздно). Выступление подавили с большим трудом и ценой огромных разрушений, буквально уничтоживших старый город. На переговорах с Антантой в середине 20-х годов Ярославль шел отдельной строкой в претензии советского правительства за интервенцию!

Политически это было опасное выступление антибольшевистских сил, удивительным образом консолидировавшихся и сплотившихся. Поэтому советские идеологи и пресса всячески старались обличить мятежников, свалить на них вину за разрушения, дискредитировать. Суд над Перхуровым стал заключительным актом этого процесса.

Генерал был расстрелян 21 июля 1922 года во дворе ярославской чревычайки. Одним из последних людей, которым довелось видеть Перхурова живым, стал Мельгунов, написавший в «Красном терроре»:

Перхуров сидел в тюрьме особого отдела ВЧК, — полуголодный, без книг, без свиданий, без прогулок, которые запрещены в этой якобы следственной тюрьме. Забыли ли его, или только придерживали на всякий случай — не знаю… Его перевели в Ярославль и там через месяц, как прочел я в официальных газетных извещениях, он был расстрелян.

«Исповедь приговоренного» написана Александром Перхуровом в тюрьме. К этим воспоминаниям, естественно, надо относиться с большой осторожностью, так как искренностью их автор, по независящим от него причинам, не отличался. Например, Перхуров умолчал факт своего пребывания в Добровольческой армии в конце 1917- начале 1918 гг. А в заключении писал малоправдоподобное:

Глубоко убежден в том, что время вооруженных выступлений теперь прошло… я считаю, что в данное время, при сложившейся обстановке, единственная власть, которая может вывести Россию из тяжелого положения в более короткий срок, — советская.

В сущности, данные, приведенные в «Исповеди», — это показания Перхурова чекистам, записанные его рукой в заключении незадолго до расстрела и опубликованные отдельной книгой в 1990 году.

Кризис добровольчества

орис Александрович Штейфон (1881-1945) известен главным образом благодаря заключительному периоду своей жизни — в годы Второй мировой войны он стал командиром коллаборационистского Русского охранного корпуса.

Борис Штейфон родился в Харькове в семье крещеного еврея, владельца фабрики красок. Борис был младшим из четырех сыновей в семье. Он окончил реальное училище, но решил посвятить себя военной службе. Ограничения для евреев, служивших в Императорской армии, носили религиозный характер и не распространялись на «выкрестов», так что перед Штейфоном не стояло никаких препятствий (1). Для того чтобы получить доступ к офицерскому званию Штейфон поступил вольноопределяющимся в Воронежский полк и уже через семь месяцев был командирован в Чугуевское юнкерское училище (окончил по первому разряду). Молодым подпоручиком участвовал в японской войне командиром полуроты, получил контузию.

В 1911 году Штейфон блестяще окончил Академию Генерального штаба, и дальнейшая его карьера в Императорской армии напрямую связана со штабной работой. В годы Великой войны Штейфон дослужился до звания подполковника и должности начальника штаба стрелковой дивизии. Он, в частности, принимал участие в разработке операции по захвату Эрзерума и разгрому 3-й турецкой армии, за которую генерал Юденич, командующий Кавказской армией, получил орден Св. Георгия II степени, а сам Штейфон — Георгиевское оружие.

По своим убеждениям Борис Александрович был непоколебимым монархистом. После переворота Штейфон вступил в Добровольческую армию, с которой участвовал в Ледяном походе и штурме Екатеринодара. Был начальником вербовочного центра в Харькове, благодаря которому десятки офицеров смогли пробраться в Белую армию, начштаба 4-й дивизии, участником Бредовского похода и комендантом Галлиполийского лагеря. В своем дневнике галлиполиец Николай Раевский записал комплементарное:

Кутепов, которого вначале почти ненавидели, сейчас, безусловно, пользуется популярностью. Он и Штейфон экзамен выдержали.

В контексте темы нас интересует не самая заметная должность Штейфона в Белой армии. Летом 1919 года он был назначен командиром Белозерского полка — одного из старейших в Императорской армии (сформирован в 1708 году). Полк участвовал в сражениях под Полтавой, Куннерсдорфом, Фридляндом, Бородином, Польском походе, Крымской войне… В последний год Великой войны белозерцы стали одной из «ударных частей смерти». Полк практически перестал существовать в 1918 году и был восстановлен по инициативе офицеров-белозерцев, служивших в Дроздовском полку.

Командиром такого славного полка довелось стать Борису Штейфону. Полковнику пришлось испытать на себе специфическую систему формирования и управления войсками, принятую в Добровольческой армии и не миновавшую вновь созданный Белозерский полк. Система эта — «добровольческая» — произвела на Бориса Александровича неизгладимое впечатление, и он впоследствии стал одним из главных ее критиков. Свою часть командир строил на основах регулярной армии и в этом начинании преуспел.

Ранней весной 1919 года в полку было 79 человек, к лету 1919 уже более ста офицеров в двух офицерских ротах и некоторое количество рядовых. Штейфон развернул полк в полнокровное формирование, отказался от офицерских рот и довел рядовой состав до естественных в регулярной армии 90%. Несмотря на то, что полк состоял из мобилизованных и пленных, он зарекомендовал себя надежной воинской частью наравне с добровольческими и офицерскими «цветными».

Сам Штейфон считал наличие офицерских рот и само положение офицеров на должности рядовых негативным фактором и так описывал свой опыт:

…Офицерская рота воевала вполне прилично, однако подлинную доблесть все эти «рядовые» проявили лишь тогда, когда были распределены по ротам и стали начальниками. Почувствовав себя на своем месте, в привычных им служебных взаимоотношениях, они дали полностью свои лучшие качества…

После Гражданской войны Штейфон жил в королевстве СХС и вел активную преподавательскую деятельность: был профессором, доктором военных наук, печатался в «Часовом» и «Военном вестнике». Фон Лампе вспоминал:

Насколько он оказался на месте и на совершенно новом для него поприще (писательском), показывают его книги… Статьи принесли ему заслуженную славу крупного военного мыслителя и талантливого военного писателя, и, наконец, звание профессора.

С началом Второй мировой войны Штейфон принял участие в формировании Русского охранного корпуса из числа эмигрантов, живших в Югославии. После отстранения от командования корпусом генерала Скородумова, Штейфон занял его место и оставался в должности командира почти до самого конца войны. Борис Александрович Штейфон умер 30 апреля 1945 года, меньше чем за две недели до капитуляции корпуса.

«Кризис добровольчества» — вторая книга Штейфона, вышедшая в 1928 году в Белграде. На свое личном опыте командира полка и начштаба дивизии Штейфон подробно разбирает принципы формирования Добровольческой армии, указывает на те явления, которые он считал ошибочными. «Кризис» — это смесь военно-теоретического труда с живыми личными воспоминаниями. Книга полна оценок и характеристик людей, с которыми внимательному и умному Штейфону довелось столкнуться в годы Гражданской войны.

Ходом событий добровольчество как система должно было бы уступить место регулярству, ибо великодержавные задачи можно было разрешить лишь приемами государственного строительства, а не импровизацией, грубо нарушавшей многовековой российский опыт.

Несмотря на яркое горение добровольческой души, добровольчество являлось все же историческим эпизодом, а трагедия нашего командования и заключалась в том, что исторический эпизод оно восприняло как эпоху.

Купол Св. Исаакия Далматского

А

лександр Иванович Куприн (1870-1938) был одним из немногих состоявшихся русских писателей, современников революции и Гражданской войны, которые не только не приняли Октябрьского переворота, но и активно участвовали в борьбе с пришедшими к власти большевиками.

Возможно, Куприн настолько близко принял к сердцу происходящие события потому, что был ментально близок наиболее гонимой революцией группе — офицерству. В далеком 1887 году Куприн был молодым подпоручиком, только что окончившим Александровское училище и выпущенным младшим офицером в пехотный полк, но судьбы с армией он не связал, благополучно став великим писателем.

Второй раз известный уже в России литератор ненадолго облачился в форму офицера Императорской армии в 1915 году. Третий и последний раз погоны на плечах Куприна появились в 1919 году, когда он добровольно вступил в ряды Северо-Западной армии. Конечно, сорокадевятилетний поручик не ходил в штыковые (хотя отличался феноменальной физической силой и, вероятно, имел бы в рукопашной успех), но вносил посильный вклад в общее дело — был редактором печатного органа СЗА «Приневского края». Куприн сменил «кисть художника на шпагу публициста» и воевал по-своему.

Отгремела война, но свой долг перед СЗА Куприн не считал оплаченным. Спустя восемь лет после конца Гражданской войны в Риге свет увидела повесть Куприна «Купол Св. Исаакия Далматского». Предисловие к изданию написал «патриарх рижской журналистики» Петр Пильский.

Сам Куприн повторял, что он «пламенный бард С.-З. Армии», который никогда не устанет «удивлятьсяее героизму и воспевать его». И, конечно, выход книги являлся большой репутационой победой Белого движения. «Купол» считается повестью, хотя это не художественная литература, а самые настоящие мемуары.

«Купол» — это история контраста, который довелось своими глазами наблюдать автору. Куприн жил в Гатчине при большевиках и был свидетелем прихода в город Белой армии. Большевики предстают перед ним в образе «…жалких,изможденных, бледных красноармейских солдат».

С другой стороны, в Белой армии

«нельзя было услышать про офицера таких определений, как храбрый, смелый, отважный, геройский и т.д. Было два определения: „хороший офицер“ или изредка: „да, если в руках“. Там генералы Родзянко и Пален, оба высоченные гиганты, в светлых шинелях офицерского сукна, с оружием, которое в их руках казалось игрушечным, ходили в атаку, впереди цепей, посылая большевикам оглушительные угрозы. Там Пермикин ездил впереди танка, показывая ему путь, под огнем из бронепоездов, под перекрестной пальбою красных цепей, сидя на светлой серой лошади».

Куприн в 30-х годах жил в Париже, сильно болел и влачил довольно жалкое эмигрантское существование. Чувствуя, по всей видимости, приближение смерти, он обратился за разрешением вернуться на Родину. Куприн был убежден и постоянно повторял, что «умирать нужно в России, дома. Так же, как лесной зверь, который уходит умирать в свою берлогу». Последний год жизни писатель провел в России. Литературный критик и личный секретарь Бунина Андрей Седых так вспоминал его реэмиграцию:

Исполнилось всегдашнее желание Куприна: умереть у себя дома, на русской земле. Когда Александр Иванович внезапно уехал в Россию, его никто не осудил за «измену эмиграции». Знали, что в Россию увезли больного, беспомощного старика…

Куприн умер в Ленинграде в ночь на 25 августа 1938 года. На другой день, 26 августа, гроб с телом писателя был установлен в Большом зале Дома писателей. Рядом с гробом стоял почетный караул. На прощание пришла массам советской интеллигенции, возглавляемая Зощенко и Любарским. Тысячи простых людей провожали писателя в последний путь.

Именем Куприна названы улицы, в годы советской власти вышло четыре полных собрания сочинений и бессчетное множество отдельных изданий, «Гранатовый браслет» и «Гамбринус» входили в школьную программу по литературе, но ни разу в СССР (до вседозволенного 1988 года) не появлялся в печати «Купол Св. Исаакия Далматского». И это, наверное, лучшая рецензия, которую могла дать советская власть на одно из главных белогвардейских произведений.

Ледяной поход

Р

оман Борисович Гуль (1896-1986) родился в Киеве в семье обрусевшего немца Бориса Карловича Гуля и Ольги Сергеевны Вышеславцевой, представительницы старинного дворянского рода, известного с начала XV века. Гуль вырос в Пензе, окончил пензенскую гимназию. В 1914 году поступил на юридический факультет Московского университета, в котором одним из любимых преподавателей юноши был профессор Иван Ильин. Летом 1916 г. Гуль был мобилизован и отправлен в школу прапорщиков. С весны 1917-го. он воевал на Юго-Западном фронте в рядах 467-го Кинбурнского полка в должности комроты. В это время командиром полка был Василий Лаврович Симановский. Гуль стал его адъютантом.

Симановский был решительным противником Октябрьского переворота и в числе первых добровольцев отправился на Дон, где сформировал офицерскую дружину, известную как «Отряд полковника Симановского».

После окончательного развала фронта Гуль отправился в родную Пензу и неизвестно, случилось бы его участие в Гражданской войне, если бы не Симановский. Полковник прислал своему бывшему адъютанту записку с призывом присоединиться к Добровольческой армии, и прапорщик отправился на Дон.

Вместе с армией Гуль ушел в Первый Кубанский поход, участвовал в боях в составе Корниловского полка, был ранен. После гибели генерала Корнилова при штурме Екатеринодара и отхода армии в Ростов, Гуль подал рапорт об увольнении из армии. Не исключено, что и в этом решении не последнюю роль сыграл полковник Симановский, также покинувший Добровольческую армию (позднее он был убит бандитами в родном городе). Сам Гуль так обосновал это свое решение:

…Добровольческая армия политически меня разочаровала… влияние в армии перешло к монархистам. Демократический лозунг созыва Учредительного собрания стал фиктивным… применялись бессмысленные жестокости, бессудные расстрелы, чем Белая армия отталкивала от себя самые главные антибольшевистские силы, основную массу населения России — крестьян…

Гуль благополучно выбрался из охваченной войной России. 1 января 1919 года под охраной немецкого конвоя он вместе с группой русских офицеров, плененных Петлюрой, был вывезен в Германию. В лагере перемещенных лиц в Гарце он начал писать свою первую книгу «Ледяной поход», которая принесла молодому писателю известность и обеспечила ему будущую судьбу. В автобиографии он писал:

…Я, молодой человек двадцати двух лет, был так потрясен зверством Гражданской войны, что чувствовал потребность рассказать о ней правду… Непосредственный толчок к писанию мне дала одна книга: рассказы Гаршина… Я как-то прочел рассказ Гаршина «Рядовой Иванов». В свое время этот рассказ своим «ужасом» военных картин потрясал дореволюционных русских читателей… Я подумал: «Да ведь если сравнить «Рядового Иванова» с тем, что я видел в Гражданской войне, рассказ Гаршина покажется почти детским чтением…

Книга была быстро закончена и сразу нашла читателя. Первые отрывки публиковались Станкевичем в журнале «Жизнь», а уже в 1921 году вышло отдельное издание «Ледяного похода». В 1923 году книгу охотно выпустили в СССР, ведь в своем отрицании Белого движения «Ледяной поход» походит на воспоминания Венуса «Война и люди». А в подобной обличительной литературе советская власть очень нуждалась.

При этом писатель оставался антикоммунистом на протяжении всей жизни и не помышлял о возвращении в советскую Россию. Одновременно он находился в острой конфронтации с белогвардейской частью эмиграции, которую находил целиком реакционной и монархической. В частности, общение Гуля со своим бывшим учителем философом Ильиным закончилось на резко отрицательной ноте. В последнем письме Ильину Гуль писал:

…Я вам ответил, что своего сменовеховства я из своей жизни не вычеркиваю, его не стесняюсь и уж, конечно, ни перед кем не извиняюсь. Мое сменовеховство было для меня большим внутренним переходом от одной общественной группы (если угодно, «класса») к другой. От Белой армии и всего с ней связанного — к массам трудящихся, к народу, к тем, что зовутся униженными и оскорбленными. В своей антибольшевистской борьбе я остаюсь на этих же позициях…

Говоря о своем «сменовеховстве» в письме, написанном в конце 40-х годов, Гуль подразумевает продолжительный, но имевший логический конец период восхищения СССР. Писатель «дал коммунистам шанс», поверив в НЭП и демократическую эволюцию большевистского режима. Он поддерживал связи с советскими литераторами, в частности с Максимом Горьким и Андреем Белым. Надежда на «внутреннее замирение» не оправдалась, и Гуль до конца дней своих уже не верил в возможность эволюции СССР. Советская власть отвечала писателю тем же. Печатать в Союзе его книги быстро перестали. В своем интервью в 1982 году Гуль говорил:

Я очень пессимистически настроен… Я не вижу будущего без какого-то мирового катаклизма… Советский режим ни к какой эволюции не способен…Я был сменовеховцем… можно было поверить… но сейчас, после строек и перестроек…Говорят, что Юрий Андропов куда-то повернет, я думаю, что кроме чекистского подвала он никуда повернуть не может.

До 1933 года Гуль жил в Германии, в которой издал книги: «Генерал Б.О.» (о боевой организации эсеров), «Красный маршал» (о Тухачевском), «Красные маршалы» (о Блюхере, Котовском и Буденном). После прихода к власти НСДАП Гуль попал в один из первых концентрационных лагерей Оранненбург, откуда смог выбраться и уехать во Францию. Во Франции занимался фермерством. После Второй мировой войны перебрался в США, где стал главным редактором эмигрантского «Нового журнала» и оставался в этой должности до самой смерти в 1986 году.

«Ледяной поход» вызвал довольно резкую реакцию со стороны белой эмиграции. Нам кажется, что эта реакция появилась во многом потому, что «Ледяной поход» был выпущен в 1921 году, став едва ли не первой книгой о Гражданской войне и, соответственно, видной мишенью.

«Ледяной поход» книга, безусловно, антивоенная, но в ней нет антибелогвардейского уклона. Повествование Гуля изобилует жестокими описаниями убийств пленных, мародерства, казней. При этом автор не пытается преподнести эти факты в качестве тенденции, характерной для Белой армии, он сознательно сосредотачивает всю мерзость рассказа в одном из отрицательных персонажей — поручике К. «Самыйтрусв бою — самый зверь после боя» — говорит о нем устами одного из своих героев автор. Гуль в позднем своем интервью говорил:

«Ледяной поход» попал в запретные фонды (в СССР), хотя вначале они его трактовали как разоблачение белого террора, что было, конечно, ерундой. Это было разоблачение всей нелепости и всех ужасов Гражданской войны. И под конец они сообразили, вероятно, что это все-таки неподходяще, и «Ледяной поход» также попал в запретные фонды.

Воспоминания Гуля — это страшная летопись первого этапа Гражданской войны, когда загнанная и окруженная со всех сторон Добровольческая армия прорывалась с боями к городу Екатеринодару, казавшемуся спасительным оазисом во враждебной ледяной пустыне. Армия, как дикий зверь свирепевшая от наносимых ей ран, истекала кровью и шла, огнем и мечом прокладывая себе путь. Это книга о времени, когда ужас, смерть и страдания были органической частью степного пейзажа.

Отрывок из книги:

Из боя пришли Варя и Таня. Варя упала на солому. Обе плачут. «Рота разбита. Саша убит, Ежов убит, Мошков умирает. Ходили в атаку наши, но их отбили, всю роту перебили… Вчера во время боя мы своих раненых под стога сена складывали, а к вечеру нас отбили, раненые стали между линиям, ближе к ним. Ночью видим — стога пылают. Стоны, крики слышны. Сожгли наших раненых.

На внутреннем фронте и Всевеликое Войско Донское

О

пустим, пожалуй, подробности биографии Петра Николаевича Краснова (1869-1947), желающий без труда найдет всю информацию самостоятельно. Блестящий кавалерист из «петербургских казаков», верный генерал Императорской армии, Донской атаман и один из самых известных коллаборационистов. Нас генерал Краснов интересует как «Гр. А.Д.» — талантливый русский военный журналист и писатель. Публиковаться Петр Николаевич начал еще в бытность свою двадцатидвухлетним хорунжим Лейб-Гвардии Атаманского полка, а его литературному успеху весьма способствовала окружавшая его военная действительность. Краснов не сидел на месте, он был свидетелем и участником Боксерского восстания и русско-японской войны, был на русской и персидской границе… Все его армейские странствия нашли отражение в литературных и репортажных работах.

Служба Краснова шла своим чередом. Он довольно успешно продвигался по карьерной лестнице: окончил офицерскую Кавалерийскую школу в Петербурге, был ее инструктором, к 1910 году в чине полковника командовал Сибирским имени Ермака Тимофеевича полком.

Знамя Сибирского казачьего Ермака Тимофеевича полка

 

Параллельно русская печать полнилась его литературными произведениями. Краснова публиковали как чисто военные издания — «Русский инвалид», «Военный сборник», так и гражданские «Биржевые ведомости», «Петербургская газета» и многие другие.

Даже в годы Великой войны Краснов, уже генерал-майор, издал несколько романов и не прекращал публиковать короткие рассказы. Потом была смута. Краснов стал Донским атаманом. Штейфон, предыдущий наш герой, вообще находил Краснова едва ли не единственным генералом, понявшим сущность Гражданской войны. После того как генералу пришлось сложить с себя атаманские полномочия главы Войска Донского, Краснов вместе с Куприным издавал «Приневский край» — газету Северо-Западной армии. Куприн вспоминал о Краснове:

Я ни на минуту не забывал того, что хотя передо мной сидит очаровательный человек, Петр Николаевич, автор путешествий и романов, которые я очень ценил, но что для меня он сейчас ваше высокопревосходительство, генерал-от-кавалерии… Впоследствии я ближе узнал П.Н. Краснова, и воспоминания о нем у меня самые благодарные, почтительные и дружеские.

После конца войны Краснов, живший в Германии, полностью посвятил себя литературному труду. Первыми его эмигрантскими изданиями стали воспоминания. Уже в 1921 году в первом сборнике «Архив русской революции» появились его мемуары «На внутреннем фронте», на следующий год в том же «Архиве» появилось продолжение, посвященное атаманству Краснова — «Всевеликое Войско Донское».

Земли войска Донского. Кликните для увеличения

 

Краснов писал много и практически не останавливал своей литературной деятельности до самого пленения советскими властями. Последняя его повесть, «Павлоны», была написана в 1943 году и посвящена юнкерской молодости автора. Исторические очерки, романы, повести, учебные пособия по кавалерийскому делу, репортажи… Среди которых роман «От двуглавого орла к красному знамени» — бестселлер своей эпохи, переведенный на 15 иностранных языков и выдержавший десятки переизданий. Краснов издал порядка сорока книг только за период с 1921 по 1943 год.

Способности Краснова как писателя были признаны современниками и нередко вызывали удивление. Пишущий генерал — явление нечастое. Так, Бунин записал в дневнике: «Не ожидал, что он (Краснов) так способен, так много знает и так занятен».

Сам генерал в предисловии к «Двухголовому орлу» написал слова, очень подходящие ко всему своему литературному наследию:

Я торопился, пока жив, пока не расстреляли меня, описать ту великую любовь, которую питали мы к Родине и Армии, ту красивую, полную символов жизнь… ту доблесть Русского солдата, которую мне пришлось наблюдать на войне.

«На внутреннем фронте» и «Всевеликое Войско Донское» — это две книги воспоминаний, посвященные непосредственно Гражданской войне и революции.

«На внутреннем фронте» — повествование о времени разложения русской армии между двумя переворотами и участии Краснова в «корниловском мятеже» и попытке отстоять Временное правительство в конце 1917 года. Книга эта очень живая и эмоциональная, характерная для стиля Краснова.

«Войско» — это воспоминания атамана, главы «Казакии», охватывающие полугодичный период правления Краснова на Дону в 1918 году. Она разительно отличается по стилю от первой книги воспоминаний, несмотря на то, что обе были выпущены практически друг за другом в начале 1920-х годов. Более сухая и официальная книга, даже написана была от третьего лица.

«На внутреннем фронте» принадлежала перу писателя, «Войско» же — это труд генерала, претендующий на исследовательский характер, но пронизанный болью и обидой на Деникина и Добровольческую армию:

Добровольческая армия чиста и непогрешима. Но ведь это я, донской атаман, своими грязными руками беру немецкие снаряды и патроны, омываю их в волнах Тихого Дона и чистенькими передаю Добровольческой армии! Весь позор этого дела лежит на мне!

Ужас «Фронта» заключается в бытовых сценах гибели русской армии и офицерства, красочно описанных Красновым, бывшим в то время командиром дивизии. Это горькая летопись развала:

Один полк был застигнут праздником Святой Пасхи на походе. Солдаты требовали, чтобы им было устроено разговение, даны яйца и куличи. Ротные и полковой комитет бросились по деревням искать яйца и муку, но в разоренном войною Полесье ничего не нашли. Тогда солдаты постановили расстрелять командира за недостаточную к ним заботливость. Командира полка поставили у дерева, и целая рота явилась его расстреливать. Он стоял на коленях перед солдатами, каялся и божился… и ценою страшного унижения и жестоких оскорблений выторговал себе жизнь.

«Войско» — книга, на наш взгляд, еще более страшная. В ней нет сцен насилия, но тот тяжелый конфликт между белыми, то тыловое гниение и интриганство, царящие на Дону в 1918 году, производят гораздо более удручающее впечатление. Взаимные оскорбления и едва ли не открытая вражда — вот и весь итог союзничества казаков и добровольцев, так печально проиллюстрированный Красновым:

Донской атаман не раз шутя говорил: “У меня четыре врага: наша донская и русская интеллигенция, ставящая интересы партии выше интересов России, — мой самый страшный враг; генерал Деникин; иностранцы — немцы или союзники и большевики. И последних я боюсь меньше всего, потому что веду с ними открытую борьбу, и они не притворяются, что они мои друзья…

http://wpristav.com/publ/mnenie/antologija_belogvardejskikh_vospominanij_ch_2_2/2-1-0-113