Русский капитан. Великий Мганга (часть 5)

Я страшно замерз и почти не чувствовал тела. Сквозь парку меня буквально обжигал холод скалы. Неожиданно с моря задул пронизывающий ветер. Сначала это были редкие порывы, но постепенно он крепчал и скоро уже сильно дул прямо в лицо, выстужая кожу до онемения. Мне хотелось плакать, но, напуганный костяным куканом, я решил, что шаман — сумасшедший и подчиниться ему без возражений — лучший выход.
«Где твои крылья?» — неожиданно спросил он меня. Я скосил глаза. В одной рубашке, с развевающимися под ветром косматыми седыми волосами он действительно был сумасшедшим! «Как он не чувствует холод?» — совершенно тупо, замерзая, подумал я потом поднял руки и развел их в стороны. Порывы ветра сразу до боли вывернули ладони с растопыренными крыльями, и я от боли чуть не выпустил их. Парусность у них была большой, и удерживать крылья на ветру в заледеневших пальцах было очень трудно. Только страх заставлял меня держать их из последних сил. Я попытался развести их под таким углом, чтобы ветер ровно дул под плоскость крыльев, но ветер то и дело менял направление. Он то до слез резал снежной крошкой глаза, то вдруг набрасывался на руки, то забирался под куртку и до судорог леденил живот. Казалось, он просто хочет вырвать эти проклятые крылья и унести их прочь. Я буквально боролся с ветром, и в какие-то моменты мне казалось, что подо мной нет скалы, а лишь огромное злое ледяное небо. Так продолжалось очень долго. Я мечтал только об одном — добраться живым до дома. Неожиданно ветер стал стихать. Наступала ночь. И мне стало так страшно, что я не выдержал и разрыдался. Мне казалось, что настали мои последние минуты, и я рыдал от жалости к себе и ужаса перед смертью. Шаман продолжал выстукивать и высвистывать мотив, но протяжнее и глуше, совершенно не обращая на меня внимания. Наконец мотив оборвался, и по ушам буквально резанула тишина.
Видимо, сжалившись надо мной, шаман рывком поднял меня и, раздвинув губы, сунул мне что-то в рот. Я испуганно дернулся, но он уже отпустил меня. Во рту было что-то напоминающее мелкие обрезки тетрадной бумаги, но от соприкосновения со слюной они набухли, раскрошились и стали пресно-горчичными на вкус. Очень скоро сердце бешено забилось и закружилась голова. Ощущение было похожим на то, как однажды до этого солдаты, решив подшутить над нами, мальчишками, дали нам под видом «сока» выпить портвейна. Но тогда ещё и тошнило, а сейчас я, словно со стороны, наблюдал, как «плавает» вокруг меня скала и снег. Я был так увлечен этим созерцанием, что не заметил, как мы начали слезать со скалы. Следующее воспоминание было уже о том, как мы стоим под скалой. Отец долго смотрит на меня. Потом он протянул мне совиные крылья.
— Возьми. Они твои. Однажды они принесут тебя ко мне.
Я засунул их за отворот свитера, что бы не потерять.
Я плохо помню, как мы в темноте шагали к поселку. Мне казалось, мы почти бежим, перепрыгивая через глыбы прибрежного льда. Иногда мы падали, и я помню, что сильно смеялся. Почему-то меня смешил сопящий, выбирающийся из снега отец. Потом я опять увидел свой подъезд, и мне он показался каким-то колодцем. Домой я буквально ввалился. Мать была уже, что называется, «на взводе». На часах было почти одиннадцать… Я со страхом ждал, что сейчас на меня обрушится кара в виде хорошей порки офицерским ремнем, но вместо этого мать испуганно стала пробовать губами мой лоб. Ее губы мне показались просто ледяными…
Через десять минут я лежал в постели. Термометр под мышкой зашкалил за сорок.
… Я плохо помню следующие дни. Меня куда-то перевозили. Помню больничную койку. Тусклый, свет палатного ночника. Приступы жара, судороги, озноб. Врачи суетились. Двухстороннее воспаление легких — это да же по северным меркам серьёзно. Очень часто повторялся один и тот же бред: я лечу над замерзшим закатным морем. Вместо рук у меня крылья совы, которые вдруг начинают вырываться из плеч, и я воплю от ужаса потому, что мне нечем их удержать в суставах. Это чувство полета и ужаса сопровождало меня все пять недель больничного пребывания. Когда я вышел из больницы, в воздухе уже пахло весной.
Я не знаю, почему не рассказал матери о встрече с отцом. Наверное, я боялся наказания за «поиск приключений на свою задницу», как она обычно говорила.
Якутов к тому моменту след простыл. Они откочевали в южную тундру, в те места, где из под талого снега показались ягелевые «ковры».
С тех пор я отца не видел. Он только снился мне часто. И ещё осталось вот это… — Мганга расстегнул бушлат и распахнул его. С каждой стороны груди было подшито по длинному «конверту» из расшитой бисером замши. Верх каждого был зашнурован кожаным ремешком. Мганга аккуратно распустил ремень левого и осторожно достал из него что-то плоское бесформенное. При свете костра я разглядел, что это было крыло какой-то птицы.
— Ношу их с собой как амулет…
Я осторожно тронул крыло. Обычное крыло. Грязные порядком обтрёпанные перья…
На следующий день мы чистили частный сектор. Дома в этом квартале были старыми. Одноэтажные кирпичные постройки шестидесятых годов. С сараями и огородиками. В общем — деревня, деревней. Несколько небольших улиц и переулков.
Жителей здесь почти не было. Квартал три недели был «нейтралкой», которую без жалости обстреливали обе стороны, и потому, население почло за благо, бросить всё и укрыться до лучших времён подальше отсюда.
Два раза только встретили стариков. В одном доме жили чеченцы. Старуха, одетая во всё чёрное и прикованный к кровати тощий давно небритый старик, который, казалось, доживает последние часы.
Старуха чёрной тенью сидела в ногах старика и на, вошедших солдат, не обратила никакого внимания, что-то, негромко бормоча не то себе самой, не то тяжело дышавшему в забытьи старику.
— Эй, может помощь какая нужна? — окликнул старуху Зеленцов.
Но та лишь безразлично скользнула по нему взглядом и не ответила.
— Вот же, блин, народ! — Буркнул раздосадовано взводный, и вышел на улицу.
В другом дворе нас встретили двое пожилых русских. Невысокий, плотно сбитый мужчина лет шестидесяти и сухая как палка, рябая от веснушек женщина с жидкой причёской давно не прокрашенных и потому наполовину седых волос.
— Освободители вы наши! — Увидев, входящих во двор солдат, вдруг сорвалась на пафосный пионерский фальцет женщина. — Слава богу — свои пришли! Теперь уж мир наступит. Будь проклят Дудаев!..
Она так же неожиданно умолкла и лицо её устало закаменело. В глазах проступила безнадёжная тоска, бессильного перед чужой злой силой, маленького человека. Так прошло несколько секунд, и тут она, словно испугавшись своего молчания, вдруг схватила за руку подошедшего к ней Окинаву, и вновь сорвалась на радостный фальцет:
— Слава богу! Наши пришли! Освободители!.. — Женщина из всех сил старалась изобразить радость, но от этих её криков стало совсем тошно.
На «освободителей» мы никак не тянули…
Муж её всё это время хмуро и молча стоял рядом.
Когда подошёл Зеленцов, он так же молча протянул ему красные книжечки паспортов. Взводный быстро просмотрел их и вернул мужику.
— Оружие, боеприпасы в доме есть? — спросил взводный по обязанности.
— Нету ничего. — Ответил мужик.
— …Освободители! Теперь мир будет! — опять завелась женщина.
— Хорошо. — По лицу взводного я понял, что ему от этих криков тоже не по себе. — Окинава, оставь им пару «сухпаёв» и пошли дальше.
В углу двора я заметил свежий могильный холмик. Над ним самодельный сколоченный из деревянных реек крест.
— Кто там?
Мужик скользнул глазами к кресту и тут же посмотрел на меня.
— Мать.
— Ваша, или её? — Я кивнул на женщину.
— Моя. — Коротко ответил он.
— Умерла? Убили?
— Убили… — безразлично выдохнул он.
— Чечены?
— Ваши! — В голосе мужика вдруг зазвенела затяённая злоба.
— Почему думаешь что наши? — я почувствовал, что сам закипаю. Мужик явно нарывался…
— Чечены самолётами город не бомбят. — Холодно процедил мужик.
Я развернулся и молча вышел со двора…
Два взвода ушли вперёд по улице, а наш взвод с ротным и его группой остановился в большом кирпичном доме в середине квартала. Здесь ротный приказал развернуть радиостанцию.
Всё было тихо. Взвода уже прочистили все основные улицы и теперь шерстили прилегающие к ним проулки.
Только в одном дворе нашли отрытый окоп и небольшой блиндаж под фундаментом дома. Но было не понятно — то ли боевики готовились здесь обороняться, то ли жители выкопали себе убежище.
— Ничего мы здесь не найдём! — ещё утром буркнул сердито взводный, вернувшись с постановки задач. — Дураки они что ли, здесь сидеть?
С двух сторон частный сектор теснили многоэтажки микрорайонов. С любой из «хрущёвок» весь квартал был как на ладони.
День клонился к вечеру.
Скоро должны были вернуться с зачистки взвода.
Ротный подошёл к старому серванту.
За непонятно как уцелевшим стеклом, у стенки серванта стояла блёклая фотография.
Улыбающийся плотный чеченец в белом южном костюме, шляпе сеточкой. Рядом с ним чеченка без возраста с напряжённым лицом в пёстром восточном платье. Перед ними двое мальчишек лет семи — десяти. В шортах и белых рубашках. В углу фото проявителем была выведена надпись «Сочи 78».
— И где они теперь? — сам себя спросил ротный задумчиво.
— Да, небось, в какой — ни будь банде воюют или уже в яме гниют. — Буркнул Зеленцов.
— Или в московском банке деньги отмывают… — сказал ротный.
И здесь, стоявший недалеко от окна, Мганга вдруг прыгнул к ротному, сбил его с ног, подмял под себя. Одновременно с этим где-то совсем рядом оглушительно грохнула очередь, и пули вдребезги расколотили стекло серванта, перед которым стоял Кальтербрунер.
Тот час за стенкой загрохотали автоматы первой группы. Оглушительно громыхнул выстрел гранатомёта.
Лёжа на полу, ротный как рыба хватал ртом воздух, наконец, он одним движением столкнул с себя Мгангу и сел. Ему хватило одного взгляда на размочаленную пулями деревянную стенку серванта, что бы всё понять.
— Ты цел!? — Выдохнул он Мганге, который ничком лежал на полу. Мганга медленно встал сначала на четвереньки, потом выпрямился.
— Да вроде…
— Благодарность тебе объявляю, Лукинов… — тихо сказал ротный. — За спасение командира. Спас ты меня, браток…
Ротный поднялся с пола. В окно было видно, как в соседний дом забегают бойцы второго взвода.
— Пошли, посмотрим, кто там такой меткий? — уже спокойно, жёстко бросил Кальтербрунер.

http://wpristav.com/publ/istorija/russkij_kapitan_velikij_mganga_chast_17/4-1-0-1452