Русский капитан. Сынок (часть 5)

Допрос шел уже третий час. Вопросы следовали один за другим, часто перекрещиваясь, возвращаясь друг к другу. Менялись кассеты в диктофоне. Афганец отвечал механически, без эмоций, словно большая кукла. Из него словно выдернули какой-то опорный стрежень. Он уже ничем не напоминал того злого, высокомерного душмана, которого несколько часов назад завели в этот «кунг». Теперь это был просто сломленный, раздавленный и жалкий человек.
Наконец, Маринин откинулся на спинку кресла. Окинул «духа» долгим взглядом. И под этим взглядом «дух» как-то съежился, сжался, опустил голову.
— А говорил — не предаст братьев по вере… — в голосе полковника Кудрявцеву почудилось снисходительное презрение. И это презрение к сломанному им же пленному, вдруг отозвалось в Олеге невнятной неприязнью. «Неужели ему его не жалко? Как он может быть таким жестоким?..»
— Ладно! С этим — хорош! — Маринин хлопнул себя по карману, доставая мятую мачку сигарет — Пора перекурить и свежего воздуха глотнуть!
— Куда его? В «зиндан» или в яму? — совершенно буднично спросил, поднимаясь из-за стола, комбриг.
— В «зиндан»! Подержи его еще пару дней. Поработайте с ним. Может быть, еще что-нибудь вспомнит…
Улица встретила почти угольной темнотой и сухим морозцем.
— Игорь Михайлович, дело к ночи. Я распоряжусь насчет ужина и ночлега? — спросил комбриг.
— Не откажемся. Так, Кудрявцев? — неожиданно улыбнулся Маринин.
Олег только молча кивнул.
— Тогда, Юрий Петрович, дай команду накрывать через часок. А пока поднимай сюда того курьера, которого вы в понедельник взяли. Надо кое-что уточнить. А потом и на ужин.
— Есть! — и комбриг шагнул в ночь.
В зябкой морозной тени «кунга», полковник жадно затянулся сигаретой. Искоса, быстро посмотрел на Кудрявцева. Мгновенно почувствовал его напряжение, каменность…
— Первый раз на допросе?
— Первый. — Честно признался Олег.
— Трусит с непривычки?
— Да так… — Неопределенно повел плечами. — Уж очень все… — Олег замялся, подбирая подходящее слово, и не смея его произнести в присутствии полковника.
— …Грязно? — угадал Маринин.
— Да. Грязно! — облегченно выдохнул Кудрявцев.
— Конечно грязно. А ты как думал? «Извините!» «Пожалуйста!», «Не будете ли так любезны?»…
Маринин говорил глухо, и, казалось, слова его возникали прямо из воздуха.
— …Но мы не прокуратура и не милиция. Это у их допросы, следствия, адвокаты и права человека. У них в руках подозреваемый и их работа доказывать его вину. А мы — военная разведка. Нам ничего доказывать не надо. Мы не ведем расследования, мы добываем информацию. Это наша работа. Этот «дух» пленный враг — и этим уже все сказано. И от того, как быстро и насколько точно мы получим от него информацию зависят жизни наших пацанов, исход боев и операций.
Понимаешь?
Олег механически кивнул.
— Нихрена ты еще не понимаешь! — беззлобно выдохнул Марусин. — Ты что, думаешь, в «отечественную» пленные немцы болтали на допросах как отличники на экзаменах? Так это только в кино они радостно выкладывали все, что знают во имя пролетарской солидарности и мирового интернационала. Можешь поверить — фанатиков и убежденных «наци» среди них хватало. Никогда не задумывался над тем, куда девались «языки» после того как их раскалывали?..
— В тыл отправляли. — Механически ответил Кудрявцев.
— Только в порядке исключения. И только особо ценных «языков». А так — слишком много возни. Конвой гонять за три — девять земель, когда каждый солдат на счету. Поэтому обычно после допроса — нож под девятое ребро и — в яму!
Этот «дух» знал, на что идет, отправляясь сюда. И я не представитель армии спасения…
Маринин стряхнул пепел на железные ступени «кунга». И, прочитав на лице Олега растерянность, добавил:
— Да ты не комплексуй, Кудрявцев. Все мы через это проходили. Я сам в Афгане чуть под трибунал не попал. Пожалел афганку беременную. Я на нее наткнулся у арыка. Должен был ее «завалить». Но пожалел. Связал, оставил. Конечно, никому ничего не сказал. Думал — не скоро развяжется. Успеем уйти далеко. А она стропу зубами как ножовкой в пять минут перегрызла. И уже через час у нас на хвосте туча «духов» сидела. Если бы не «вертушки» и не «броня» твоего бати — так бы на камнях все и остались. Вытащили они нас. От трибунала меня спасло только то, что «двухсотых» не было…
Война это грязное и кровавое дело. И жалости не стесняйся. Жалость зверем не дает стать. Так что бери себя в руки и пошли работать!
…Олег попытался увидеть полковника молоденьким лейтенантом, который, пожалев афганку, фактически, подставил группу под неминуемую гибель. Не получилось. Нынешний — жестокий, расчетливый Маринин никак не походил на наивного, милосердного лейтенанта.
Пока пошли за пленным, комбриг отвечал на вопросы Маринина.
— …В лесу его взяли. В трех километрах от Гехи. Связной. Шел в Гудермес с видеокассетой от Абу Умара. Фээсбешники там работают. Целую сеть уже расковыряли.
— Это у него «джипиеска» была?
— Так точно. Говорит, что должен был ее передать на рынке человеку, который приедет на зеленой «шестерке» с фотографией Шамиля на ветровом стекле. Мы выставили наших людей на въезде и выезде, фээсбешники работали на рынке, но никто не появился.
— А сам он умеет с ней обращаться?
— Умеет. Мы проверили. Он вообще отлично подготовлен. Карту уверенно читает. Со взрывчаткой работает. Взрывных схем нам штук десять нарисовал. Связь знает. Говорит, что полгода в лагере Хаттаба обучался. И потом еще три месяца в Грузии стажировался…
— Вот эта джипиеска меня и интересует…
Второй пленный был чрезвычайно худ и высок. Левый глаз его заплыл черным синяком и превратился в гноящуюся щель. Нос безобразно распух. Он пугливо вжимал голову в плечи и боялся встречаться глазами с, сидящими перед ним офицерами. Маринин мгновенно подобрался.
— Имя! Фамилия! — жестко бросил он. — Отвечать быстро!
— Багаудин Резваев. — испуганно пролепетал чеченец.
— Где живешь? Сколько тебе лет?
— В Шали. Улица Свободы дом пять. Мнэ пятнадцать лет…
Полковник переглянулся с комбригом.
— Пятнадцать? — и Олегу показалось, что в голосе Маринина прозвучала легкая растерянность.
— Да пиздит он. — С пренебрежительной уверенностью ответил комбриг. — Восемнадцать ему! Корчит тут из себя пионера — героя.
А ну, отвечай, сколько тебе лет?
Пленный сжался в комок.
— Отвечай, говорю! Ты тут нас на жалость не дави. Не проймешь! Забыл сучара, как на казни наших пленных ходил. Сам рассказывал. Нравилось смотреть, да? Ну, так я тебе сейчас лично кишки на кулак намотаю, если врать не перестанешь. Сколько тебе лет!? — почти рявкнул комбриг.
Чеченец вздрогнул как от удара.
— Восемнадцать… — прошептал он еле слышно.
— Документы при нем какие-нибудь были? — спросил Маринин.
Паспорт. Но выписан в июле этого года. Мы такие паспорта мешками изымаем. Туфта!
— Я все скажу. — Затравленно, скороговоркой пробормотал чеченец.
— А куда ты, нахрен, денешься? — осклабился комбриг. — Да ты теперь для своих — никто. В Гудермесе по твоей наводке уже целую банду взяли. Ты теперь у половины Чечни в «кровниках» ходишь. Я только слово на рынке шепну — и всей твоей семье к утру головы срежут. Хочешь?
— Нет… — еле слышно прошептал пленный.
— Тогда выкладывай все как на исповеди. Я тут тебе за место Аллаха.
— Я все рассказал… — пленный в отчаянии сжался в комок.
— Чего? Какое «все»? Да ты еще ничего толком не говорил. Нам еще работать и работать!..
— С кем ты должен был встретиться на рынке? — вмешался Маринин.
— Я его нэ знаю. Человэк должен был прыэхат на зеленой шэстеркэ. На лобовом стекле фото имама Шамиля.
— Откуда должна была прийти машина?
— Нэ знаю.
Маринин коротко глянул на комбрига. И тот вдруг взорвался.
— Что!? Не знаешь!? Все! Я устал от твоего вранья. Васильченко, эта сука нас третьи сутки за нос водит. Гони сюда «бээмпешку». Сейчас мы его на стволе повесим. В петле ты обоссышься и обосрешься. А обоссаных в ваш мусульманский рай не берут…
«Это все спектакль!» — поразило Кудрявцева. — «Они играют. Комбриг — «злой следователь». Маринин — «добрый»…
И это открытие вновь обожгло неприязнью.
Несчастный чеченец был на грани истерики, его колотила дрожь, а эти двое словно бы и замечали его состояния. Они играли свои жестокую и страшную игру…
— Я нэ знаю. — по щекам чеченца текли слезы. — Говорылы, что приэдэт человек на «шестерке». Я должен был гулят по рынку у входа. А он приэдэт мед продават.
— О! А про мед ты ничего не говорил. — рявкнул комбриг. — Скрыл, сука! Гони, Марат, сюда «бээмпе»…
— Нэ надо прапорщык! — завыл чеченец. — Нэ надо бээмпэ! Я просто забыл. Я все расскажу…
— Что ты еще забыл сказать? — комбриг откинулся на спинку. — Ну, быстро вспоминай пока бээмпе не подогнали. Васильченко!
— Он мед прыэдет продават. — торопливо тараторил чеченец. — Я должен ему быдон принесты для меда. А в бидоне навигацыя.
— Где бидон должен был взять? — спросил Маринин.
— У Махмуда.
— Он знал для чего бидон?
— Нэт. Знал, что я должен передат кому-то груз. Но о навыгацый нэ знал.
— Кто тебе передал джипиеску?
— Шамиль Автурханов. Спэц по связы.
— Кто при этом присутствовал?
— Ныкого. Мэня амир к нэму отправил получит груз.
— Он сказал что за груз?
— Да. Сказал навыгацый для наших братьев. Мы такой изучалы в школе.
— В какой школе?
— Шейха Хаттаба.
— Как ты оказался в этой школе?
— Нас в сэмье пятеро. Отец погыб. Я — старший. Работы нэбыло. Позвали в боевыкы.
— И ты пошел? — насмешливо бросил комбриг.
— А куда мнэ было идты? — вдруг вскинулся пленный. — Цистерны из под нефты мыт? Так я бы сразу сдох. У мэня легкые слабые. Другой работы нэбыло. А у Хаттаба стэпэндию платыли. Матери муку давалы, дрова, сестрам помогалы…
Олегу, стало пронзительно жаль этого несчастного, измордованного парня. Тощий, высокий, нескладный, он меньше всего был похож на боевика. Этот пацан был настоящей жертвой кавказской мясорубки. Попавший в силу обстоятельств в отряд боевиков, затянутый в водоворот войны, он попал в ловушку, и теперь жизнь его висела на волоске.
«…Пятнадцать лет. Он сказал, что ему пятнадцать». — И Олег вдруг подумал, что ему действительно может быть пятнадцать лет. Избитый, распухший он был сейчас без возраста.
Просто и Маринин и комбриг не хотели признаться себе, что перед ними подросток. Взрослые мужчины — они гнали от себя эту мысль, потому, что иначе все то, через что прошел пленный, покрывало их позором. Потому, что это знание делало их ремесло не просто жестоким, а бесчеловечным…
И неожиданно он почувствовал, что ненавидит Маринина.
«Зверь. Жестокий, страшный зверь!» — подумал он, жадно, почти с вызовом, всматриваясь в лицо начальника разведки. «Все — поза, игра! Какой он, нахрен, герой? Палач! Садист и палач!»
И он мгновенно вспомнил рассказ спецназовца о том, как они ловили боевиков «на личинки»…
«Скольких невиновных людей убили по твоим приказам?» — молча спрашивал он Маринина. «Сколько на тебе крови? Скольких ты отправил в яму?»

http://wpristav.com/publ/istorija/russkij_kapitan_synok_chast_5/4-1-0-1486