Русский капитан. Монетка (часть 5)

Вечером на фланге у нас поставили «морпехов» только-только переброшенных сюда с Севера.
Их комбат невысокий смуглолицый не то казах не то башкир пришёл к нам уточнить вопросы по взаимодействию. С ним пришло ещё двое офицеров и человек пять бойцов охраны. Мы с любопытством разглядывали их новые камуфляжи. На фоне нашей одноцветной линялой, драной, грязной «мабуты», самодельных «разгрузок» и старых обтрёпанных «броников» «морпехи» в своих новых камуфляжах и штатных «разгрузниках» выглядели настоящими красавчиками.
— Солдаты у вас ничего. Внушительные! — не выдержал, похвалил выправку «морпехов» Снегов. — Бойцы!
— У нас не солдаты. У нас матросы… — почти механически и видимо уже привычно поправил ротного комбат «морпех». — А бойцы из них пока никакие. Половина народа просто с кораблей снято.
— Не понял? — удивился Снегов. — Это как это, с кораблей?
— Да очень даже просто. Ещё месяц назад во все бригаде не то, что батальона, ни одной роты хотя бы наполовину укомплектованной не было. А тут срочный приказ готовить усиленный батальон в Чечню. Начальство быстро выход нашло. Флот всё равно у стенки стоит. Вот и доукомплектовывали бригаду матросиками с кораблей. Точно как в сорок первом году. С кораблей — в окопы!
— Так они у вас хоть стрелять-то умеют? — Уже иронично посмотрел на, стоявшую у входа, охрану Снегов.
— Обижаешь! — осклабился «морпех». — Мы за этот месяц их поднатаскали. Все упражнения отстреляли. Гранаты откидали. Механиков водителей обкатали. Конечно, они не Рэмбо, но и не пушечное мясо. К тому же гонор у ребят есть, форс. Морская пехота! С тактикой вот только слабовато. Офицеров с боевым опытом почти не осталось. В батальоне я один кто войну видел. Шесть лет назад Афган чуток зацепил. Остальные офицеры молодёжь. Их самих учить ещё и учить.
— Ну, здесь чечены вас быстро научат. — Хмыкнул Снегов.
— Ладно! — Недовольный колкостью ротного, обрезал разговор «морпех» — Как к вашему комбату пройти? Надо обговорить взаимодействие…
После ухода «морпехов» Снегов сердито достал из кармана «разгрузника» мятую пачку сигарет. Выбил из неё одну, чиркнул зажигалкой, поймал белым краем сигареты рыжий язычок огня. Молча глубоко затянулся. Медленно выдохнул из ноздрей дым.
— Чудны дела твои, господи! — Наконец устало и опустошённо сказал он куда-то в пустоту. — До чего наша славная армия докатилась за четыре года демократии! Целым округом полк на войну собираем — собрать не можем. Матросов с кораблей автоматами вооружаем и в пехоту суём! Дореформировались. Такую страну просираем…
…Комбат «морпехов» сказал правду. Гонору у них хватало. На следующую ночь батальон «морпехов», одним броском переправился через Сунжу. Не смотря на ударивший ночью мороз, «морпехи» просто перешли реку в брод по натянутым леерам, которые за собой перетащила переправившаяся туда разведка. И с рассветом они уже чистили окопы на правом берегу. Сонные боевики, никак не ожидавшие от русских такой прыти, в панике отступили вглубь квартала, бросив хорошо оборудованные позиции по берегу. Во время этого броска «морпехи» не потеряли ни одного человека.
Но на этом везение «морпехов» кончилось. На следующий день одна их рота, по непонятной причине вдруг двинулась вперёд и влетела в засаду, была окружена. С огромным трудом морпехи смогли пробиться обратно. В бою потеряли десять человек убитыми двенадцать ранеными и пятерых пропавшими без вести. А на следующий день к нам опять пришла Монетка…
Но это была уже совершенно другая женщина.
Когда солдаты привели её к нам, я даже не сразу узнал её. Думал привели какую-то старуху. Вместо моложавой, бойкой бабы передо мной стояла пожилая бомжиха. Её одежда превратилась в грязное рваное тряпьё, и сама она в синяках, с всклокоченными, нечёсаными волосами была какой-то полусумасшедшей, опустившейся.
— Нинель Георгиевна, что случилось? — бросился к ней Надеждин.
Она пусто, невидяще посмотрела на него, что-то шепча про себя сухими в запёкшейся крови и грязи губами.
— Что с вами? — он осторожно тронул её за плечо. — Эй, вы слышите меня?
От его касания её вдруг передёрнуло как от удара током. Она словно очнулась и уже осмысленно посмотрела на лейтенанта. Вдруг в её глазах загорелось какое-то ожесточенное отчаяние. Неожиданно она схватила его за руку и размерянным, безжизненным как у механической куклы голосом произнесла:
— Расстреляйте меня! Я вас всех предала!
Надеждин растерянно заморгал глазами.
— Что? Какое предательство? Что произошло? — он попытался — было усадить её в старое кресло у стола, но она вдруг зло оттолкнула его и, повернувшись в Снегову, уже почти с ненавистью выкрикнула:
— Что вам не понятно? Да, предала! Вас всех предала! Это я ваших морских пехотинцев в засаду завела! И вас пыталась, да не вышло…
И здесь в ней словно что-то сломалось. Её лицо вмиг увяло и она, закрыв лицо руками, мешком рухнула на колени и страшно, по-звериному завыла. Несколько мгновений никто не мог прийти в себя. Первым очнулся Снегов. Он подхватил её под мышки, одним рывком поднял с земли, усадил в кресло.
— Ломов, воды! — Рявкнул он, остолбеневшему каптёру.
Командирский рык мгновенно вывел каптёра из оцепенения, и тот метнулся к бачку с водой стоявшему в углу. Зачерпнул мятой алюминиевой кружкой воду и подскочил к ротному. Снегов взял протянутую кружку и с силой разведя руки, которыми Монетка закрывала лицо, почти всунул край кружки её в губы.
— Пей! — спокойно и жёстко сказал он, наклонив кружку так, что вода, перелилась через край, прижатый к губам и побежала по подбородку за ворот грязной кофты.
Монетка судорожно, инстинктивно глотнула воду, но тут же подавилась, закашлялась. Снегов отвёл руку в сторону и, дождавшись пока она прокашляется, вновь сунул кружку ей в руки:
— Пей, говорю!
На это раз Монетка уже сама взяла кружку и жадно выпила её до самого дна. Потом медленно поставила её на стол и тяжёлым мутным взглядом обвела стоявших вокруг неё офицеров.
— А теперь рассказывай! — Снегов сел на скамейку перед столом и, взяв со стола сигареты, закурил.
В глазах Монетки появилась осмысленность, и она, словно вспомнив что-то, буквально впилась взглядом в Снегова, но он выдержал её долгий взгляд.
— …Игорёк и Юра. — произнесла она наконец еле слышно.
— Что? — Переспросил Снегов.
— Огонёк и Дрёма, — так же тихо почти прошептала она.
— Кто это? — спросил Снегов.
— Сыночки мои. — Почти неслышно выдохнула Монетка. — Игорёк и Юра. Кровиночки. Мои мальчики.
— Что с ними случилось?
Монетка долго молча, шевеля беззвучно губами, словно пыталась найти слова. Наконец произнесла.
— Нету их больше. Убили… — и губы её снова задрожали как в лихорадке, а лицо перекосила судорога боли.
— Как убили? — не выдержал я. — Обоих? Но ты же сказала, что один сын на Севере, на флоте служит.
— Вчера убили. — Монетка схватилась пальцами за виски, словно старалась избавиться от головной боли.
— Где убили? На Севере? — переспросил Снегов.
— Нет. Здесь. На Спокойной. Я его убила. И Юру тоже. — Монетка мертвенно и страшно посмотрела на меня, словно зачитывала приговор.
— Так, хватит загадок! — жёстко обрезал Снегов. — Давай толком объясняй что случилось? Где твои сыновья? — он загасил окурок, тут же прикурил следующую сигарету. — Как твой старший оказался здесь, если он служит на Севере?
— …Меня чечены к вам послали, что бы я вас в засаду завела. — Неожиданно спокойно и чётко сказала Монетка. — Они пришли ночью. Сначала искали еду. Потом увидели Юру. Он в постели лежал. Старший спросил, почему он не воюет. Почему, мол, не защищает свой город от захватчиков. Я начала объяснять, что он ещё маленький, что он школьник, но тут Юра вдруг сказал, что против своих воевать не может.
…Просила я его, умоляла, молчать, не разговаривать с чеченами. А он всегда был гордый. Никогда не молчал. Сколько его за это чеченята били на улице…
«Это кто у тебя «свои»? — спросил старший. Юра ответил, что свои это русские. Тогда чечен саданул сапогом по кровати и крикнул, что бы Юра вставал и шёл с ними. Я в коленях у этого боевика валялась, просила не уводить сына. Говорила, что он болеет. Что ему всего шестнадцать, что он музыкант и оружие с роду в руках не держал. Кольцо последнее своё золотое отдала. Но они всё равно увели его.
Утром побежала к ним в штаб. Я знала Ваху Магомадова. Я с его матерью раньше работала. Дружили мы с ней раньше. Ваха какой-то шишкой стал у боевиков. Весь в оружии ходил. Еле к нему пробилась. Долго объясняла кто я и зачем пришла. Он сначала вообще не хотел разговаривать. Но я его упросила, и он пошёл куда-то узнавать о Юре. Вернулся. Сказал, что Юра жив. Но вытащить его он не сможет. Что его задержал патруль, за то, что тот занимался вражеской пропагандой. А сейчас война и за такое могут расстрелять. Я плакать начала, объяснять, как было дело. В это время в кабинет зашёл ещё один чечен. Высокий рыжебородый. Послушал меня, а потом сказал, что он может мне помочь. Но сначала, сказал, я должна помочь им…
…Можно сигарету? — вдруг попросила она Снегова.
Тот молча протянул ей пачку. Монетка дрожащими пальцами достала сигарету. Ротный чиркнул зажигалкой и поднес ей огонёк. Она закурила. Несколько раз глубоко затянулась и, наконец, опять заговорила:
— Второй чечен сказал, что Юра сидит в комендатуре во дворе их штаба. Что с ним всё нормально. Но рапорт патруля очень плохой и доказать, что Юра не агитировал против ихней Ичкерии будет очень сложно. Но если я смогу сделать то, что они скажут, то Юру просто отпустят. Я сказала, что согласна на всё.
Тогда рыжий вызвал Ваху в коридор. Долго они там о чём-то говорили, спорили. Потом вернулись. Ваха подвёл меня к карте на столе.
«Вот здесь стоят русские. — Показал он место, где вы тогда стояли. — Если хочешь спасти сына, то ты должна пойти к ним и привести их туда, куда мы скажем…» — Монетка замолчала и вновь затянулась сигаретой. В подвале повисла тишина.
— И ты пошла? — наконец не выдержал Снегов.
— Я отказывалась. — Мотнула головой Монетка. — Сказала, что русские мне не поверят. Что они теперь никому не верят. И что из этого ничего не получится. Но второй, его Асламбек зовут, сказал, что они сделают так, что бы вы поверили. И что у него нет времени меня уговаривать. Мол, если хочешь спасти сына — то соглашайся, а нет — уматывай. Он собрался уходить. И я согласилась. Я хотела только одного — спасти Юру…
Ваха вызвал какого-то боевика и они с ним долго что-то обсуждали у карты. Потом он подозвал меня и сказал, что моё первое задание это пойти с этим боевиком к линии фронта и хорошенько запомнить, где он поставит мины. Потом боевик выведет меня к вам и я должна показать вам где их поставили. Ваха сказал, что это поможет мне войти к вам в доверие. И я пошла…
Сначала вот он… — Монетка кивнула на меня —…не поверил. Но потом пошёл с солдатами проверять. Мины нашли. И ночью я вернулась к Вахе. Рассказала, что всё сделала. Они приказали показать на карте где ваш штаб. В каком дворе я с вами разговаривала. Я показала. Просила его устроить свидание с сыном. Но Асламбек сказал, что это не возможно. В тюрьму чужих не пускают, но он ему от моего имени отнесёт печенье. И что скоро всё кончится. Юру выпустят. Приказал прийти утром.
Утром они меня ждали втроём. Ваха, Асламбек и тот, третий. Сказали, что теперь всё зависит только от меня. Если сделаю сегодня дело — к вечеру сын будет дома, что денег дадут, и помогут из Грозного уехать куда захочу. Потом подвели меня к карте и показали место, куда я должна была вывести ваших. Рассказали, как вас туда заманить. Про мост, про то, что чечены отходят. Я как в тумане была. Ничего не чувствовала. Одна только мысль сидела в голове — Юра, Юрочка…
А дальше вы лучше меня знаете… — Монетка опять замолчала.
— Что мы знаем? — переспросил Снегов. — Давай рассказывай всё до конца.
— А что рассказывать? — горестно вздохнула Монетка. — Будто не помните? Пришла к вам. Рассказала. Вы меня оставили с вашим солдатом, а сами ушли. Я думала, что вы поверили и пойдёте со мной. И солдат ваш так же говорил. Хвалил меня. Но вы пошли сами. Я как стрельбу утром услышала — всё сразу поняла. Еле вырвалась. Добралась до штаба Вахи. Он вышел злой как чёрт. Сбил меня с ног. Избил ногами. Кричал, что я ничего не сделала, что ночью русские прошли к ним в тыл и погибли его люди. Что погиб тот третий чечен, который мины ставил. Называл меня грязно. Я в ногах у него валялась, клялась, что всё сделала, как он приказал. Просто мне не поверили. Что сегодня ещё раз пойду, только уже к другим. Он меня не слушал. Хотел пристрелить. Пистолет достал. Но тут из дома вышел второй, с рыжей бородой — Асламбек, и остановил его. Они даже поругались между собой. Ваха кричал, что меня надо прикончить, но второй говорил, что нужно продолжать пробовать. В конце концов Ваха плюнул на меня и ушёл, а второй приказал встать и идти за ним. Он привёл меня в свой кабинет. Дал чаю. Я только одно спросила — жив ли Юрик? Рыжебородый сказал, что жив. И что он как мужчина, своё слово держит. Но терпение его заканчивается. К тому же фронт всё ближе и когда он подойдёт к тюрьме всех заключённых расстреляют. И это будет со дня на день. Времени, мол, мало осталось. Я просто с ума сошла. Плакала, умоляла. Он сказал мне прийти утром. Я домой не пошла. Всю ночь просидела в каком-то разбитом подвале у их штаба. Всё боялась, что арестованных ночью погонят на расстрел. С шести утра под его окнами стояла. Часов в восемь, меня привели к нему. Он был ужасно злой. Ночью ваши через Сунжу переправились и у чеченов был переполох. Асламбек сказал, что это мой последний шанс. Что он на свой страх и риск выставит своих людей. Но если я до часу дня не приведу русских на улицу, где они будут сидеть, то о сыне могу забыть навсегда.
Я не помню, как добралась до позиций где сидели ваши. Помню только командира ихнего молоденького. Я ему рассказала, что знаю где здесь рядом у чеченов большой склад с оружием и где они пленных держат. Он сразу поверил. Я сказала, что провожу, но он разрешил мне идти с ними только до начала улицы, где их ждали. Там он отправил меня домой. Сказал, что мне нельзя рисковать…
Я бросилась к Асламбеку. По дороге услышала стрельбу со Спокойной…
Пришла к их штабу. Привели меня к Асламбеку. Тот сидел довольный. По рации, которая стояла на столе, ему всё время докладывали о том, как бьют русских. Я начала просить за сына, но он только отмахнулся, мол, не до того. Потом, когда всё закончится…
Только под вечер бой закончился. Вернулись боевики. Принесли много оружия и документы убитых. Их высыпали перед ним на столе. Он начал их смотреть. А одна солдатская книжка словно сама ко мне под самые руки вспорхнула… — тут голос Монетки опять задрожал, но она силой сжала кулаки и, справившись с подкатившим к горлу комом, продолжила. — Я взяла книжечку. Открыла. И всё перед глазами закружилось. Думала прямо там в обморок упаду. На фотографии-то Игорёк мой. В матросской форме. Пытаюсь прочесть. Не могу — буквы прыгают, слова не складываются… — по щекам Монетки густо побежали слёзы, но она словно бы и не замечала их:
— Как я удержалась тогда — не знаю. Знала только, что должна молчать. Что если скажу хоть слово, выдам себя — точно убьют Юрочку. Чечены пощады не знают. Они не простят, что его брат против них воевал. Даже если погиб всё равно не простят. Одна мысль билась в голове — хоть Юрочку спасти…

http://wpristav.com/publ/istorija/russkij_kapitan_monetka_chast_29/4-1-0-1470