Русский капитан. Кайсяку (часть 2)

…Все были живы.
Больше всех досталось сержанту из охраны командующего. Видеокамера, вырвавшись из рук своего владельца, как бревном переломала ему обе ноги и раскроила лицо. Залитого кровью его унесли на носилках в палатку. Остальные отделались ушибами, синяками и выбитыми зубами. Командующий держался за правый бок. При падении он ударился грудью об угол топливного бака, но от помощи отказался, приказав врачам заниматься остальными.
…Командир курил, сидя на оторванном колесе шасси. Увидев меня, он как-то очень устало, кивнул. Отбросил далеко в сторону окурок и поднялся. В нем была какая-то растерянность. Наверное, так же растерянно выглядит птица, которую ветер неожиданно швырнул на скалу.
Опережая мой вопрос, он сказал:
— Надо было выключить «ПОС»…
Больше ничего объяснять было не надо.
…Запустившись, Калинин сразу увидел предупреждение об обледенении. Автоматически запустилась «ПОС» — противооболеденительная система, а это значило, что мощность двигателей упадет почти на десять процентов. Для перегруженного борта такая потеря была слишком большой. Восьмерка могла не взлететь. Конечно, можно было освободить борт от лишних килограммов. Отправить тех же журналистов дожидаться следующего борта. Но командир решил иначе.
В авиации есть приемы, которыми могут выполнять только опытные асы. Приемы на грани риска. И Калинин отлично знал прием, который когда-то был опробован еще в горах Афганистана.
Опытные летчики, что бы не терять в разряженной атмосфере высокогорья драгоценную мощность, после того как «поска» на земле отработает весь цикл обогрева лопастей и «пэзэу» двигателей, отключают систему и включают ее уже после отрыва, успевая до полного запуска «ПОС», подняться на достаточную высоту и уйти на косую обдувку, компенсировав скоростью теряемую мощность и не допустив опасного обледенения.
Сам Калинин десятки раз так взлетал. Но в этот раз он почему-то понадеялся на авось. И стал взлетал с не отключенной «поской».
Вертолет не успел набрать высоту и, потеряв мощность, упал…
«…Правильно поступает тот, кто относится к миру, словно к сновидению. Когда тебе снится кошмар, ты просыпаешься и говоришь себе, что это был всего лишь сон. Говорят, что наш мир ничем не отличается от такого сна…»
Хагакурэ — «Сокрытое в листве»
…Эту книжку на борту Валеры Хромова забыл какой-то журналист. То ли с НТВ, то ли с ОРТ. Не помню. Хромов их в Моздок вез. Они смену отработали. Пъянючие были — в дупель! Лыка не вязали.
Я вообще эту братию не люблю. Есть в них, что-то отталкивающее, птичье. Сколько раз видел. Сначала все как сороки переругаются перед посадкой — кому лететь, кому нет. Потом набьются битком. Уже сами видят, что перегруз, а все лезут и лезут. Полчаса борттехник вытуриваешь лишних. Опять галдеж, ругань, вонь перегарная. В полете обязательно какой-нибудь урод решит втихаря покурить. Довезут их до точки. И там начинается полное шапито! Налетают толпой, галдят, отталкивают друг друга, словно за кость дерутся. Тычут микрофонами, камерами. Суетятся. Поснимают минут тридцать и обратно на борт довольные. Как же — войну сняли! Герои!
А вечером уже еле на ногах стоят. В «чипке» водку ящиками скупают.
Нет, я не говорю, что все такие. Встречаются и среди них нормальные мужики. Но в основном — гаденький народец. Мы для них так — картинка, говорящие головы. И война эта, и жизнь наша им — по барабану. Главное, как они сами говорят, «эксклюзив» снять. Ну, типа того, как танк на мине подрывается, как вертушка сбитая падает или на худой случай как «град» село размолачивает. Вот это класс! Это слава, это «бабки»! А что, в танке пацаны горят, а у экипажа вертушки шестеро детей сиротами остались— это херня. Мелочи жизни…
Так вот, книжку эту забыл у Хромова на борту один журналист. Он все читать ее порывался, но после очередной бутылки окончательно сломался. В Моздоке его друзья просто на себе выносили. И уже, когда Хромов вернулся в Ханкалу, ее случайно под сидушкой его «бортач» заметил. Сам Хромов чтец не великий — всё больше по детективам. А мне стало интересно. Уж больно название у неё было странное. «Хагакурэ» — было написано на обложке.
…Читать у нас нечего. Книг — почти нет. А те, которые есть — давно перечитаны. Газеты — раз в неделю. И то — только «партийные» — «российская», «звездочка» и если достанется «комсомолка»…
Начал я ее читать. Сначала все написанное мне полной херней показалось. Сами судите: «…Я постиг, что путь самурая это смерть», или«…В ситуации «или — или» без колебаний выбирай смерть. Это не трудно». Ну, полный аут! Только японцам и подходит. Для них, судя по этой книжке, полный кайф — вскрыть себе живот во славу императора или из-за того, что долг вовремя отдать не могут.
Ха! У нас тогда половина армии должна давно себе харакири сделать. Когда родное государство по полгода зарплату не платило, в какие только долги не залезали и как не крутились. Я только этой весной окончательно со всеми рассчитался. Поздно, конечно, но что делать, если мне не платили. Скольких друзей потерял из-за этого. А у японцев, если что — пори себе живот.
Но потом потихоньку втянулся, вчитался…
«…Если теперь посмотреть на мужчин нашего времени, можно видеть, что тех, чей пульс похож на женский, стало очень много, тогда как настоящих мужчин почти не осталось…»
Хагакурэ — «Сокрытое в листве»
…Если есть летчики от бога, то Калинин один из них. Командир впервые поднял вертолет в воздух тогда, когда большинство его нынешних подчиненных еще на горшках сидели. По его летной книжке можно смело изучать историю вертолетной авиации. За двадцать пять лет службы Михалыч облетал почти все типы и модификации отечественных вертолетов.
Ему несколько раз предлагали генеральскую должность, но он отказывался. Не хотел уходить с полка. Говорил, что в штабе у летчика «яйца мхом зарастают».
К нему в полк я пришел сразу после училища «свежим» лейтенантом. Провожая нас, начальник училища на банкете насмешливо и почти неприязненно бросил: — «Через год в авиации из вас мало кто останется…»
Ему было виднее. Моя учеба выпала на годы «великих перемен». Страна трещала под железной пятой олигархов и вечно умирающего президента. Для нас эти «перемены» обернулись практически полным отсутствием учебы как таковой. Первые два года мы занимались строительством. В год моего поступления из трех вертолетных училищ сделали одно. Но никаких ресурсов под это объединение не выделили. Поэтому мы своими руками строили казармы и классы, тренажеры и столовые. К концу второго курса я слабо себе представлял, какая аэродинамика у вертолета Ми-8, но в совершенстве изучил различные способы кладки кирпича, особенности разных марок цемента и правила его заливки. А вторые два года учебы я бессмысленно ожидал, когда же родное правительство изволит выделить хотя бы треть от обещанных лимитов топлива, что бы просто научиться взлетать и садиться на вертолете.
После такой «летной школы» большинство моих однокурсников действительно думали только об одном — как бы побыстрее уволиться из этого «дурдома». Не скрою, что и сам подумывал об этом. Мол, доберусь до полка и тут же рапорт на стол. Если в училище не летали, то в полках и подавно ловить нечего. Историй про то, как люди дослуживались до майоров, так ни разу и, не поднявшись в воздух, я наслушался достаточно…
— Ну что, лейтенант, служить будем или сразу в курятник? — вместо приветствия спросил меня крепкий, татаристого вида комполка, которому я прибыл доложиться о назначении.
— Извините, не понял… — растерялся я такому приему.
— Что не понял? Про курятник? Поясняю. Сейчас половина доблестной российской авиации — курятник. Крылья на эмблемах носят, но нужны они только для того что бы до летной столовки побыстрее долететь. — Полковник смотрел на меня, и в глазах его было то насмешливое и спокойное выражение, с каким смотрят на неумелого шулера. Он словно знал, что в моем нагрудном кармане лежит аккуратно написанный за час до этого рапорт об увольнении.
…Обидно мне тогда стало, что смотрит он на меня как на пустое место.
— Если летать дадите, то никуда не потянет! — выпалил я на одном дыхании.
В глазах полковника мелькнула тень удивления…
— …Если вы мне боевого летчика искалечили, я вашу контору по бревнам разнесу! — громыхал командирский бас Калинина.
— Пальцем не трогали. Товарищ полковник, да он автоматом размахивал. Угрожал… — милицейский майор как завороженный не отрывал глаз от звезды героя на груди Калинина.
— Он что еще и с оружием был?
— Да нет… — смутился майор. — Это он у наряда отобрал. Разоружил милиционеров…
— Дааа? — на лице Калинина мелькнуло саркастическая усмешка. — Ну, я его накажу. Ведите к нему…
— Да — да! Уж накажите своей властью. — Засеменил за Калининым по коридору майор. И было не понятно, кто кого ведет за собой. Майор Калинина или Калинин майора. — Мы вообще должны возбудить дело по сопротивлению сотрудникам милиции…
— Ага. И написать, что один пилот трех милиционеров разоружил. Заковал их в наручники, загнал в патрульную машину, закрыл их там, а потом спокойно домой вернулся. — Калинин уже не скрывал своего сарказма.
— Ну, мало ли что бывает… — примирительно пожал плечами майор.
Наконец наша процессия остановилась перед обшарпанной стальной дверью камеры. Выводной сержант лязгнул в замке ключом, и она с гулким тюремным визгом открылась. Кисло пахнуло тюрьмой — безысходной затхлостью, парашей и дешевым куревом. С деревянных нар неторопливо поднялся взерошеный Доценко. Удивленно, но лениво, «с понтом» взглянул на ввалившуюся в камеру толпу, но, узнав Калинина, тут же лихо вытянулся по стойке «смирно».
— Товарищ полковник, старший лейтенант Доценко. Пребываю в капезе. Жду дальнейших приказаний!
От этой глупой тирады я думал — согнусь пополам. Но каким-то чудом сдержался.
— Ну что, Рэмбо, доигрался! — голос Калинина вдруг заполнил все пространство и, казалось, вот-вот сокрушит стены. — Ты на кого руку поднял? На власть нашу поднял. Совсем распоясался! Думаешь, управы на тебя нет? Все! Мое терпение кончилось. Пощады не жди! За мной шагом марш! — и круто развернувшись, Калинин вышел из камеры, за ним рубя кроссовками без шнурков строевым, направился Доценко.
— Жуков получите у товарищей документы этого… типа! — проходя мимо меня, бросил Калинин.
— И что, он его действительно накажет? — С жадной мстительностью, спросил меня в «дежурке» майор, протягивая целлофановый пакет в котором лежали удостоверение, кошелек, ключи и шнурки Доценко.
— Не сомневайтесь. В порошок сотрет! — радостно ответил я. — Да ему теперь лучше самому в петлю лезть…
— Ну, может не надо совсем уж так… — удовлетворенно пробурчал майор.
…В «уазике» Калинин протянул пакет с вещами Доценко.
— Какого хера ты вообще с ними связался?
— Душа не вытерпела, товарищ командир. Они старушек у рынка трясли. Которые зеленью торгуют. Мелочь у них из карманов выгребали. Ну, я и… сделал им замечание.
— Доценко, ты в вертолетном полку служишь, а не в отряде Робин Гуда. — в голосе командира опять громыхнула сталь — Объявляю тебе выговор. И в ближайший месяц все дежурные подразделения, патрули, свадьбы и похороны твои.
— Есть выговор! — с затаенной радостью в голосе откликнулся Доценко.
— И тебе Жуков, выговор. За то, что с людьми мало работаешь…
Уже подъезжая к городку, Калинин вдруг спросил.
— А как они тебя взяли-то?
— Да их УАЗ по городку ездил, с потерпевшими на борту, так сказать. А я с женой и дочкой гулять вышел. Выскочили. Окружили. Ну, не устраивать же драку на глазах ребенка. Сам залез.
— Дежурный, кто сегодня в патруле? — раздраженно схватил трубку рации Калинин. — Найти и немедленно ко мне. Всякая шелупонь по городку разъезжает, а они — ни ухом ни рылом. Буденовска им мало?..

http://wpristav.com/publ/istorija/russkij_kapitan_kajsjaku_chast_32/4-1-0-1474