Горнокопытные слегка бронированные. РУХА. Материал на главу тридцатую. (часть 1)

24-го февраля 1985-го года я проснулся в гробу.

Если сказать, что я пережил ужас, то это не сказать вовсе ничего. Это просто пиздец какой-то как хуёво обнаружить над своей мордой доски. Кромешная тьма, на груди и животе комья сухой земли. Я попробовал пощупать руками что у меня за головой. Тоже доски. Справа – доски. И клеёнка. Плёнка такая, в которую заворачивают трупы. Это что-то промежуточное между фольгой и полиэтиленовой плёнкой. Она шелестит, как фольга, а на ощупь как плёнка. Конечно наощупь. Темнота же кромешная. Но как я сюда угодил? В Афгане же не хоронят.
Да, да… Я помню, что я служил в Афгане. Меня призвали в Армию, потом отвезли в Термез, потом мы с батальоном приехали в Баграм, потом приехали в Руху. В Рухе была война, это я помню. Но как меня могли убить? Где и когда? Что же приключилось? Как меня могли похоронить. Да ещё живого? Да ещё в деревянном гробу. Должны были отправить домой в цинковом, а не закапывать в деревянном.
Бля и хуёво мне так, как будто я точно сейчас сдохну. Не могу объяснить отчего мне хуёво, вроде ничего не болит. Вроде ни в ногу, ни в руку, ни в туловище не попала ни пуля, ни осколок. Зачем же меня похоронили? Может быть меня контузило? И от этого мне так херово. И они подумали, что я погиб и похоронили меня. Бля, чё за бред? Где они гроб взяли, где закапывали? В горах что ли? Кто же за собой в горы носит гроб?
Так, давай без паники. Раз я ещё жив, значит ещё есть шанс как-то выбраться отсюда. Давай думать… отсюда выбраться, это откуда? Где я был? Что произошло? Ну, давай. Давай-давай, вспоминай. Куда мы пошли? В горы что ли?
Пиздец. В голове пусто. Памяти нет. Ничего нет. Может быть меня правда сильно контузило что я вообще ничего не помню. Куда пошли, какую задачу выполняли. Вообще нихрена нет в памяти. Черная пустота как и вокруг меня. Только земля на груди. Крупные сухие комки. Как же они так меня закапывали, что накидали земли под крышку гроба? Вообще бред какой-то. И хуёво. Очень хуёво. Очень преочень. Наверное сдохну сейчас.
Может покричать? Услышат и откопают. 
Слева от меня кто-то смачно захрапел. Нихера себе! Двухместный гроб что ли? Я попробовал левой рукой дотянуться до левой стенки гроба. Попал во что-то мягкое и тёплое. Живой человек что ли? Ёб твою мать! Что ж они творят! 
Снова раздался храп. И храпел не тот, в кого я тыкал рукой. Значит нас трое в гробу? Бред какой-то. Я попробовал ногами дотянуться до задней стенки гроба. Не дотянулся. Немного подполз ногами вперёд, снова потянулся ногой. Опять не достал. Пополз пуще прежнего и вскоре с грохотом ёбнулся на какие-то доски. Стал шарить вокруг себя руками.
Блять! Блять-блять-блять!!! Я сидел жопой на полу возле наших нар. Каким-то чудесным образом я оказался не на моём привычном втором ярусе, а на первом. На самом крайнем месте возле стены. Это стенку дощатых нар я принял за стенку гроба. Точно, пацаны ещё эту дурацкую клеёнку зачем-то на те доски прицепили. Скоты. Я чуть инфаркт не получил из-за них. 
А доски верхнего яруса мне показались крышкой гроба. А земля на груди? Я полапал себя за пузо. Нащупал висящий у меня через плечо противогаз весь облепленный засохшей глиной. Чё за хрень? Где это я его так? А-а-а-а… постой-постой… я возле кинотеатра упал в растоптанную солдатскими сапожищами глину. А Салман попытался меня удержать… И в результате я шлёпнулся сам, уронил Салмана, потом мы перекатились по этой грязище, вывозились все с ног до головы. Салман ещё обиделся на меня. А я сказал «Не сцы! Смотри как надо вытираться», поднялся и полез в толпу солдат, которые ломились внутрь клуба и устроили в дверях давку. И вот я расталкивал их локтями и тёрся об них боками. И вытирался об их обмундирование. А противогаз, выходит, не обтёрся. Его на ремне закинуло мне на жопу и вот он остался комом глины. А всё остальное я более-менее обтёр. И бушлат, и штаны. И никто мне в морду не дал.
Но что за идиотские выходки? Почему я вёл себя, как свинья? Блять, я же был пьяный, как свинья! А где я так нажрался? А-а-а-а, вот почему я подыхаю! У меня обесцененный синдром! Уф, ёб твою мать, слава Богу, что всего лишь вот это, а не закопали в гробу. Лучше уж мучиться с бодуна, чем отмучиться в могиле. Но где же я так нахуярился? И чего? Давай-давай, вспоминай уже!
Вот-вот что-то затеплилось в пустоте моего сознания. Так-так-так… А-А-А-А-А!!! Эврика! Я вспомнил!!! Вчера было Двадцать Третье Февраля! Вчера мы отмечали День Советской Армии и Военно Морского Флота!!! 
И Рязанов по этому случаю сгонял к своим друзьям-танкистам и достал у них через завсклад, через таваровед… достал у них жидкость из системы наката орудия! Принёс её в расположение роты. И приказал Герасимовичу эту жидкость перегнать! И дал портативный самогонный аппарат, работающий на паяльной лампе. Герасимович разогнал эту жидкость. И часть получившегося продукта спиздил в нашу пользу. Вот почему мне так хочется сдохнуть! Потому что я нахуярился тормозухи!
Точно-точно! Мы зашли в наш взвод. Вот сюда, где я сейчас сижу жопой на полу, поставили табуретку. Сколько нас было? Бендер, Женька Андреев, Мироныч, я был… Петя Носкевич был… Филя был… Бендер разлил нам солдатскую флягу по кружкам. А мы, каждый себе, приготовили по ещё одной кружке. Во вторых кружках была вода из Гуватки. Для запивочки. И вот мы поставили эти кружки на табуретку. Полная табуретка получилась. И тут какая-то скотина взяла и крикнула «Шухер! Старшина!» 
А скотина потому что никакой Старшина так к нам и не зашел. Все пулей выскочили из взвода. И только мы с Бендером стоим над этой табуреткой, заставленной кружками. И смотрим друг на друга.
— Ну и что, что Старшина? – Бендер взял в руку одну кружку. – И ему нальём.
— Да. – Я тоже взял кружку. – Они, наверное, не хотят выпить. А мы хотим. Так что, с праздником, Олег Павлович!
— С праздником, Димон!
Мы чокнулись с Бендером. Опрокинули содержимое кружек себе в еблушу. Редкостная гадость! Редкостный рыгомёт! Я рывком схватил с табуретки кружку с запивкой и несколькими глотками выпил её содержимое. Но это оказалась не запивка. Это оказалась чья-то порция спирта. Во-о-от оно что! Во-о-о-от от чего меня так срубило!
А как же я оказался возле кинотеатра? Я же там по грязи с Салманом перекатывался. Ну как-как… дотопал ножками. Каждая пьяная в жопу свинья мечтает о том, чтобы сходить в кинематографический театр. И посмотреть там кинокартину в состоянии искаженной реальности. Да. Точно. Я потопал в кино. Пока меня не срубило, я потопал с пацанами в кино. Успел дойти. И тут меня нахлабучило. Я упал. Выкачался в грязи. Выкачал Салмана. Потом полез вытираться в толпу пацанов. Потом вместе с толпой ввалился в кинозал. Да. Это помню. А какой фильм был? Это не помню. Потому что меня начало мутить. Быстро. Большую дозу проглотил, раз так быстро позвало потошнить. Да. Я поднялся и пошел к выходу. К тому, который за экраном. А чего меня туда понесло? Ну ладно. Я пошел. А пацаны послали Игоря Стрижевского за мной присмотреть. Потому что я был очень плох.
Потом я вышел из кинозала. Потом сказал Игорю чтобы он уходил. В резкой форме сказал, потому что вот-вот меня должно было вывернуть. Но Игорь не послушал меня и не ушел. Потому что там, из того выхода, кудой я вышел, там сразу сбоку от тропы вырыли какой-то охеренный котлован. И начали заливать какую-то железобетонную конструкцию. То ли дот. То ли Байконур для межпланетного космолёта. Не знаю. Мне, снова как всегда не доложили. Но бетона налили где-то метровый слой и натыкали в него прутьев арматуры через каждые 10 сантиметров. Я потому и подумал, что это для космолёта. Что арматуры столько напихали. Да. И вот если бы я в тот котлован спьяну грохнулся, то я нашампурился бы на эти арматурины, как цыплёнок табака на вертел. Их там торчало, как копей в македонской фаланге. Метра по три или четыре вверх такой ёжик из арматуры, одним концом залитой в бетонную полосу. Я бы там и мяфкнуть не успел. Но Игорь Стрижевский ухватил меня сзади за бушлат. Хорошо, что он не послушал меня и не ушел.
А потом я вышел к Штабу. Вот теперь Игоря я уже прогнал. И нёсся скорее пройти мимо штаба и скорее блевануть. Иначе в зобу мне уже срывало верхнюю крышку. И вот штаб. Перед входом в штаб висит электрическая лампочка и освещает овальное пятно. Идёт мелкий дождь. Поэтому-то я так вымазался в глину. Дождь идёт и в свете лампочки видны летящие капли. И виден часовой. С автоматом на плече и штык-ножом на поясе. Ну конечно, это же штаб. Как же без штык-ножа?
Перед штабом проходил арык. Глубокий, где-то по колено. И узкий. Выложенный по дну и по краям плоскими камнями. Мне надо перешагнуть через него. Но куда там! Я наступил ногой как раз по серединке между берегов. И грохнулся на четвереньки. Как ногу в коленке не сломал – до сих пор не понимаю. Нога провалилась, а я потерял равновесие и полетел вперёд. А коленки у людей вперёд не гнуться. Если только один раз.
И вот я грохнулся. Прямо в луче света от лампочки. Ну конечно, там же виднее было арык перешагивать. Но я как-то умудрился всё равно не перешагнуть. 
А часовой стоит и смотрит сквозь меня, как сквозь пустоту. Я стал вытягивать из арыка ногу. Потом пытался встать. Не получалось. Тогда я пополз на четвереньках из овального пятна света. Надо же уже быстрей тошнить, а тут оно никак не встаётся.
Не представляю что там делалось в башке у этого часового. Сначала из темноты в луч света выпало тело. Потом повошкалось. Потом поползло на четвереньках в темноту. Ништяк видос. Удачная смена получилась у часового.

Вон, за спинами у олфицеров стоит часовой в каске. Это реально Панджшер, Руха и часовой возле Штаба Полка. Вот там я и грохнулся.

На карачках я заполз в тьму. Как-то поднялся на ноги. А там тропа и спуск. И я по этой тропе полетел сверху вниз. Туловище падало, но я как-то умудрялся подставлять под него непослушные ноги. Доподставлялся где-то до середины спуска и тут меня с тропы качнуло влево. А там большой такой округлый валун. Упал я на тот валун, кое-как перевернулся и уселся на него жопой. Всё. Можно тошнить.
Меня вывернуло. Сопли и слёзы лезли изо рта, из носа, из глаз. Было очень мерзко. Поэтому я сидел в темноте на камне и пытался перевести дух. Снизу по тропе вверх пошли два силуэта.
— Э, ти кто такой? – Спросил один из двух силуэтов с сильным узбекским акцентом. Конечно, что же это за узбек, если он не добарается до сидящего на камне приличного человека?
— Пш.. Пш.. Пшол нахуй! – С третьей попытки я всё-таки смог ему ответить. Пока отвечал, то успел подумать, что за такое «здрасте» он может зарядить мне по морде. Но узбек не зарядил. Он как-то очень резко всё понял и ровненько потопал со своим товарищем дальше вверх по тропе. К штабу. А в самом деле, хрен его знает, может это из штаба вывалился на природу обкушанный офицер и теперь отдыхает на свежем воздухе. Узбек ушел. А мне очень понравился способ при помощи которого можно попытаться дойти без приключений до нашего батальона. Поэтому я поднялся и потопал вниз по тропе. Всех, кого я умудрялся разглядеть в темноте, я громко и внятно послал туда же, куда пошел узбек. Пусть все думают, что я офигенный офицер. То ли троих я послал. То ли четверых. А может и больше. И ни у кого не возникло желание заехать мне по пятаку. Это так сильно убедило меня в моей правоте, что когда я забарабанил в дверь и часовой из-за двери спросил у меня «Стой, кто идёт пароль три?». Я ответил ему всё той же хорошо отрепетированной за вечер фразой. За дверью загремела цепь, которой заматывали запоры на двери, потом дверь открылась. Потом моё явление проплыло на полуспущенных внутрь.
Потом я в расположении нашего взвода тошнил в солдатский банный тазик. Тазик ставили возле буржуйки, которая обогревала наш ослятник. В тот тазик выгребали из печки золу. Раньше. А сегодня в тот тазик тошнил я. Мне принесли несколько котелков с водой из Гуватки.
— Я сейчас попью. Потом порыгаю. Потом снова попью. Потом ещё порыгаю. – Обрисовал я ближайшую задачу своим спасителям. Похоже, что они прониклись.
Потом в ночное небо стреляли фосфорными снарядами артиллеристы. В темноте снаряды разрывались светящимися зелёными кучевыми облаками. Было очень красиво. Все кричали «Ура!». Почти все. Потому что я не мог. Я боялся, что если я открою рот, то из меня снова что-нибудь прольётся наружу. А потом из зелёных облаков на землю посыпались мелкие зелёные капельки белого фосфора. Эти капельки светились на земле, как светлячки. Солдаты их брали в руки. Показывали друг-другу. Я пытался мычать, что белый фосфор это очень ядовитое вещество. Но меня никто не слушал. Кто-то ткнул в такую капельку бычком. Прямо у себя на ладони. Капелька загорелась. Потом было ещё что-то. Но у меня к тому моменту в голове погасли лампочки. От невероятного идиотизма, который творился вокруг, от непостижимых для человеческого ума глупостей и от нереальности картины с этими зелёными облаками, с этими солдатами, гоняющимися друг за другом с зелёными светлячками. И, конечно же, от напряженного трудового дня. Где я отрубился, я не помню. Потому что это уже был не я и всё остальное происходило уже как бы и не со мной.
Потом моё туловище занесли во взвод и бережно запихали в самый дальний от входа угол. Чтобы никто не мог на меня просто так наткнуться. Противогаз вытащили из-под моей жопы и положили мне на пузо. А дальше мы уже всё знаем. Глина из-за тепла печки за ночь высохла. И превратилась в комья земли. И вот посреди ночи я проснулся в леденящем душу ужасе. «Сколько пережито! Сколько же пережито на этой Советско-Афганской войне» — подумалось мне в пустой от спиртотоксикоза голове и я полез на своё место на второй ярус. Снял с себя обсыпанный глиной бушлат, снял сапоги, штаны и полез наверх. «Хорошо, что всё-таки пережито. Ато ведь можно от страха и не пережить…произошла нелепая случайность, умер от разрыва сердца из-за того, что проснулся не на том месте на нарах» подумалась последняя тупая мысль и я провалился в пустоголовую дрёму.
Утром, когда рассвело, когда Дежурный по роте проорал слово «подъём», кто-то из дневальных потянул меня за ногу:
— Димыч, вставай. Тебя Старшина вызывает. Вчера он проводил вечернюю поверку. За тебя кто-то крикнул «я», но неудачно. Старшина просёк, что тебя в строю нету. Спросил «что за хуйня?» Ну, ему сказали, что ты жив, но не здоров. Он сказал «ут, блять» и вот теперь к себе требует.
Я слез с нар, натянул на себя форму. По цвету моё лицо почти не отличалось от цвета формы. Я был зелёный, как огурец солёный. Блять, как огурчик – сморщенный и зелёный. Но что делать, потопал к Старшине.
— Товарищ прапорщик, младший сержант Касьянов по Вашему приказанию прибыл. – Вяло промямлил доклад. Хотя, старался чтобы вышло резво и бодро.
— Ну. Как твоё здоровье?
— Пострадало, товарищ прапорщик.
— Ладно. Иди набирайся сил. Чтобы к завтрему был в строю. Завтра выходим в колонну.
В самом деле, правильно мы с Герасимовичем не стали бояться, когда кто-то крикнул «Атас, Старшина». Понимает человек, что праздник. Что надо отметить.
Весь день я болтался по расположению, как гавно в проруби. То туда прибьюсь, полежу, то сюда подсунусь, прилягу. В течении дня провели построение, сказали готовиться к выезду в сопровождении колонны. Завтра поедем, поэтому сегодня надо готовиться. А я не Румяный Пирожок, мне долго готовиться не надо. Это румяный пирожок должен долго готовиться. А мне-то хренля? Я зелёный огурчик. Мне надо полежать. Ато пиздец, как хуёво. Как-то облегчало мои страдания только то, что кому-то, как и мне, тоже было нехорошо. У половины солдат из нашего батальона были забинтованы конечности, которыми они хватали капельки фосфора. Хорошо хоть, что организмы здоровые и никто не получил отравления. Только получили ожоги рук. Ходят теперь забинтованные, светят белыми повязками. Вот выходишь на территорию батальона и сразу видно кто в батальоне идиот. У кого зелёная рожа и у кого белая повязка на руке. Вот это всё дебилы. И их много. Раньше они умело скрывались среди нас, а сегодня не прошли тест на беременность и все всплыли наружу. Вместе со мной.
Потом, в честь Дня Советской Армии и военно-Морского Флота, в нашем клубе был устроен праздничный концерт. Вчера показывали «кинокартину». Которую мне не удалось запомнить. А сегодня устроили праздничный концерт.
В клуб я прибыл в весьма потрёпанном состоянии. Но всё же, мне было лучше, чем вчера. Хотя бы я не валился с ног в растоптанную глину. Весь клуб уже был заполнен военными. Надо ещё пояснить что такое наш «клуб». Наш клуб, это был когда-то большой духовский дувал. В него натаскали тротила, взорвали все перекрытия, оставили только наружные толстые глинобитные стены. Потом всю разруху изнутри стен вытащили наружу при помощи роты солдат и чьей-то матери. Потом повбивали в землю не то гильзы от самоходки, не то огрызки брёвен. И устроили на этих подставках ряды скамеек. Напротив скамеек организовали сцену. За сценой пришпандорили экран для просмотра кинофильмов. Хороший клуб.
И вот теперь все места на скамейках заняты. А желающие ещё не кончились. Поэтому какая-то часть желающих залезла на крыши соседних дувалов. Другая часть залезла не ветки всех больших деревьев. Это просто какое-то чумовое зрелище. Все деревья увешаны большими зелёными бесхвостыми обезьянами. Я расположился на крыше. Потому что с дерева я сегодня обязательно бы упал. По причине ослабленного здоровья. Но другие пацаны не падали. Сидели и смотрели выступление Кобзона. 
Пока Кобзон выступал, я немного страдал. Не то, чтобы я не любил Кобзона. Любому артисту, который приехал в Руху – честь и уважуха. Кобзону тоже честь и уважуха. Но, всё-таки, сколько можно?

По телевизору – Кобзон. По радио – Кобзон. Пластинку включишь – Кобзон. Репродуктор на сосне во время субботника орёт – Кобзон. Меня в Армию забрали, завезли в хер знает какие ебические дали, я залажу на крышу, смотрю на сцену… блять, и тут снова Кобзон! Не то, чтобы он заебал. Но всё-таки есть хоть где-нибудь место на планете, чтобы без Кобзона?
Душманы почему-то по нам ни разу не выстрелили. Или они сегодня не наблюдали за полком в бинокль. Или собрались наблюдать, глянули в бинокль… а там КОБЗОН !!! Ну, шлёпнули они биноклем об землю, плюнули под ноги и пошли забивать косяк. Может быть и так было. Но они не стреляли. Поэтому все, включая меня, дожили до Второго Отделения праздничного концерта. А вот на нём уже выступал всеми нами любимый «Каскад». Вот это было ништяк! Мы слушали наши любимые афганские песни. Пацаны на сцене гремели электрогитарами, барабанами и ревели мужественными голосами о том, что всех душманов мы отправим в рай. Есть такие слова в песне про синеглазого шурави.

Это ВИА "Голубые береты" в Афгане.

В общем, послепраздничный вечер удался. Причем гораздо больше, чем праздничный. А нефиг тормозуху запивать тормозухой.
Назавтра, наутро, нас всех подняли, умыли, построили, подрочили, потом покормили и дали команду грузиться на технику. Водители пригнали из парка БТРы, мы залезли на них и нас повезли за КТП-1. Там формировалась колонна из грузовиков, из наливников и из прочей всякой техники. 
Долго соплей никто не жевал и все мы дружною гурьбой понеслись на водопой… на водопад. Доехали до Водопада, Рязанов по рации дал команду открыть огонь из подствольников по нависающим над нами горам. Рязанов ехал где-то впереди и оттуда, из головного БТРа управлял поступками нашей роты. Я ехал в большом квадратном люке за башней, жопа на броне, ноги свешены в люк. Каски в этот раз мы почему-то не одели. Броники одели, а каски взяли с собой, но как-то пораспиздяйски набросали их в десантный отсек и ехали себе сверху на броне в зимних солдатских шапках. И тут команда Рязанова на открытие огня. У меня пулемёт, на пулемёт подствольник не вешается. Поэтому мне самому стрелять не надо и вот давай же я крутить жопой в этом люке и командовать кому из подствольника куда ёбнуть. Сколько там у нас подствольников на нашем БТРе? У Филякина, у Камила, у Хайдарова, у Стрижевского и у Шуры Соломина. И вот я выдумываю какую-нибудь цель и ору:
— Рядовой Раджапов, по скале с кустом двести метров впереди, одной гранатой огонь!
Клацает выстрел подствольника, в воздух летит граната и мы все дружно провожаем её взглядами, разявив варежки. Бах, граната недалеко от скалы.
— Молодец, Камил! Академиком будешь! Рядовой Хайдаров, справа по борту скопление черных скал, одной гранатой огонь!
И вот мы едем, постреливаем. Все пуляют более или менее ровно и только у Игоря Стрижевского гранаты улетают, как птицы на юг. У него раньше был РПК. А теперь ему дали автомат и нацепили подствольник. Отдача у подствольника очень сильная. По первому разу можно травму получить от отдачи, я уже не говорю, что с ног собьёт отдачей, как нехуй-нахуй. И вот Игорь выстреливает гранату. Отдача дёргает автомат и граната улетает в такие неведомые дали, что даже разрыва не видно. И не слышно. Я же говорю, как птица на юг. Только выпусти и хер ты её уже больше увидишь. И вот я до Игоря добарался и давай его дрочить за эти гранаты: то одну цель для него придумаю, то другую. Никому больше ничего не командую, только Игорю. Чтобы он побольше пострелял, пока есть возможность. Чтобы хоть с большего придрочился. И вот он стреляет, а у него никак. Ну вообще НИКАК. С шестой или с седьмой гранаты так в гору и не попал. Я уже злиться начал. Ну как же в гору не попасть? Это же фокусы можно так показывать: стреляю гранатой в гору… и граната исчезает в пластах пространства и времени. Рассасывается в полёте. Я разозлился на Игоря, говорю:
— Вот тебе три выстрела. Если с трёх выстрелов в гору не попадёшь, то будешь до самого Джабаля ехать в каске! Там же прицел есть, на подствольнике. Сощурь глаз, скорчи рожу, но в гору с трёх гранат попади!
Игорь корчил-корчил рожу, щурил-щурил глаз. Но три следующих гранаты улетели вслед за предыдущими в пласты пространства и времени. Куда угодно, только не в гору.
— Так, Игорь! Одевай каску. Пусть все пацаны видят, что ты у нас сегодня отличаешься от всех. Ты сегодня отличился.
— Ну Димыч… Ну чё ты…
— Одевай, одевай!
— Ну завязывай, Димыч…
Я даже как-то удивился, что Игорь посчитал таким позором одеть каску на голову. Это не позор. Это просто я должен же придумать какое-нибудь взыскание, если солдат не попадает. А какое я могу ему
придумать взыскание? Ударить что ли? Что я, ёбнутый? Он меня позавчера от падения на арматуру спас и не известно ещё от чего завтра будем спасать друг друга. Как же я его ударю? Хавчик у него отобрать? Тоже тупо. Наоборот, если ты пыжишься быть командиром, то обеспечь жрачку своим солдатам и побольше, побольше. Ну, и какие ещё будут варианты? Нормальный вариант – одень каску и выделяйся среди других. Это же не обидно. Это не голой жопой выделяться. Но Игорь чего-то начал артачиться. А тут уже я просто обязан его заставить выполнить приказ. Это уже дело принципа. Я командир, я старший на этом БТРе. Он солдат, он обязан выполнить приказ.
— Рядовой Стрижевский! – Я встал в открытом люке и повернулся лицом к Игорю, сидящему на движках БТРа. – Я приказываю Вам одеть каску!
БА-БАХ !!! что-то сильно взорвалось впереди и по Панджшеру покатилось эхо. Я резко обернулся на звук разрыва. За БТРом, шедшим передо мной, попала кумулятивная граната в бочку «Урала» бензовоза. Бочка была пустая и она не взорвалась, но у «Урала» выбило все стёкла. Почему бочка не взорвалась, я не понял. Если в ней перевозили горюче-смазочные материалы, то пары этих материалов в пустой бочке должны были смешаться с воздухом. А кумулятивная струя должна была их смачно подпалить. Воду что ли в этой бочке перевозили? А кому она тут нахер надо? Тут полно пресной воды в полку. Короче, бочка не взорвалась.
— Взвод, к бою! – Заорал я, схватил пулемёт, перебежал по БТРу к командирскому люку и начал протискиваться внутрь БТРа.

Виталий Теценко:

    — Наш БТР шел как раз за тем «Уралом». Духи из безоткатки выстрелили слева по ходу колонны. Из-за речки. Сразу за дорогой, ниже дороги там кишлак был. Весь разваленный (это Тавах). За кишлаком речка и вот с другого берега духи и уебали. Там ещё место такое, гора такая, как плоская. Я ехал ещё и в полудрёме думал, что на той горе мусульмане, наверное, жертвоприношения делали. Вот такая детская мысль в полусне. И тут безоткатка как даст! Сразу попали в бочку. Сразу возле кабины. Водитель тогда не погиб. Младший сержант Пискунов. Он выскочил из кабины и залёг за колёсами. Душманы стали стрелять из ДШК и из автоматов. Колонна, которая была перед «Уралом», она ушла. Все вышли из-под обстрела. За «Уралом» сразу стоял наш БТР. С него спрыгнул Сергей Коненко и побежал вытягивать Пискунова. Добежал под пулями до «Урала», подбежал к Пискунову. И тут духи второй раз из безоткатки выстрелили. И граната попала прямо им двоим под ноги. А я в это время из снайперки стрелял. Я высунулся так из люка, снайперку вытащил и давай по духам мочить. Не выцеливал ничего. Потому что далеко. Но по их позиции бах-бах-бах, она же самозарядная. И вот я стреляю и тут Борисов бежит. Я его увидел, когда он уже от «Урала» бежал. Бежит, руками машет, мордатенький такой. По морде у него кровь бегить. А он машет руками и орёт: — «Там пиздец!». А я думаю «Вот его въебало… Бежит, ничего не видит, ничего не слышит, руками машет, толком нихера объяснить не может.» И вот он до БТРа добежал и говорит: — «Пиздец там и Коненку и водиле». И тогда побежали мы с Машариповым забирать, этих, ну… водителя, блять. А у водителя, блять, у него аж ключица вылезла. Белая кость такая со спины торчала. Лицо-то черное, зубы заскаленные белые. Его обожгло, видно, копоть, сажа, пыль. Мы его притащили. И потом Коненко притащили. Затащили, блять, я тоже туда залез в БТР. Хэбэшка у меня в крови. И кто-то дал мне сигарету закурить. И Старцев тут был. Тут сидел в машине. А у меня руки вот так вот ходуном ходят. Вот так вот, ты прикидываешь? Руки трясутся вот так вот, нахуй. И Старцев смотрит и пацаны смотрят. А у меня сигарета в руке, как дирижерская палочка. И так мне тут стыдно стало. Вот так вота скажут, что ты засцал или чё. А я вот так вота, «Блять!» думаю. И выкинул её вот так вота, сигарету, нахуй. А БТР когда тронулся, то Машарипов тогда за броню уцепился. А Рюша, когда объезжал бензовоз, и получается, Машарипов зацепился жопой за бензовоз и упал, нахуй! И остался один там у бензовоза. И потом говорит: — «Виталик, я так испугался! Я так кричал! Вот так вот руками хлопал вам, кричал «Сойте!» А я грю: — «Ты чё, не мог догнать?» А он говорит: — «Ну как учесал БТР. А я боялся по открытому месту бежать. А ты меня бросил». А я говорю: — «А я ж не видел. Я раненого перевязывал. А он тут ещё хрипеть начал. А мы хотели его живым довезти. Голову ему замотали, этому, Коненко. А тот-то уже всё был. Тому хана было. Ключица уже вылезла, лёгкое торчало. А этот, я говорю, хрипеть начал и мы давай его уже вязать начали. Бошку ему замотали, а за ногу перекладывали и нога вот так вота сложилась, нахуй. Перебита нога была. Я и говорю, я тебя не видел, с раненым возился. А если бы видел, то я бы соскочил, нахуй. С БТРа нахуй. Мы бы с тобой там вдвоём возле колеса улеглись. А потом завели бы «Урал» и уехали вдвоём. Его же, потом, этот «Урал» пригнали. Хуля ему, бочку пробило, да стёкла высыпались. Это же на скорость не влияет. Мы бы с тобой, говорю, на нём и уехали. Я же водила, с правами. Я просто тебя, Улюк, не видел. Если бы видел, я хуй бы тебя там одного бросил, я бы соскочил». А он с обидой с такой. А потом говорит, да ладно, я понимаю, что ты не специально. А мне неудобно так. Бросили пацана и хуй кто заметил. А Ахмед потом как начал с пулемёта, с КПВТ долбить туда, за речку. Потом туда артиллерия била. И духов заткнули. Они успели выстрелить два раза из безоткатки, из ДШК постреляли, из стрелкового хорошо сыпанули и потом им вставили пизды. А как бежать туда, к «Уралу», то вокруг фонтанчики хорошо ебашили. И над головой «фьють-фьють-фьють» свист такой, бляха! Да-а-а-а. А сержанта этого, у него фамилия была Пискунов. С Оренбуржья парень. А Коненко, он с Геной Едушем был… на одной лесничной площадке. С города Снежного. И Гена поехал потом туда на опознание. Ну чё, они с Геной вместе росли, вместе призвались. А Гена потом у меня спрашивал, может он чё говорил, когда его ранило. А я говорю, ничего он там не говорил. Мы его там завязали, думали, что парень живой будет. А я больно-то не санинструктор. Но завязали, как положено, ни крови, ничего не бежало уже.

http://wpristav.com/publ/istorija/gornokopytnye_slegka_bronirovannye_rukha_material_na_glavu_tridcatuju_chast_1/4-1-0-1272